Наконец, мы уселись на диване с тарелками на коленях, и Оливер смотрел на свой сэндвич с маслом и беконом с тем же страстным томлением во взоре, с каким он иногда глядел на десерты. И если честно, то на меня.
– Это абсолютно нормально, – подбодрил я его, – есть сэндвичи с беконом.
– Я – вегетарианец.
– Ага, а еще ты – человек. И нельзя все время быть идеальным.
– Я не должен этого делать.
Я вздохнул.
– Тогда не делай. Я сам все съем. И не думай, я сейчас не начну убеждать тебя сделать то, что тебе хочется, но в чем ты себе отказываешь, так как считаешь, что не имеешь на это права. Потому что это бред.
Последовала продолжительная пауза. Наконец, Оливер попробовал свой сэндвич. Его веки задрожали и закрылись.
– Боже, как вкусно!
– Я знаю, что не должен так говорить, – я промокнул подушечкой пальца маленькую капельку кетчупа в уголке его рта, – но, черт возьми, ты такой сексуальный, когда изменяешь своим принципам.
Он покраснел.
– Люсьен, это не смешно.
Некоторое время мы молча ели свои сэндвичи с беконом.
– Знаешь, – сказал я, наконец, – мне правда жаль, что сегодня так получилось. Эм… Что все было так плохо. И прости, я тогда, в машине, не сразу понял, что к чему. Я… никогда не видел тебя таким.
Он сосредоточенно рассматривал свой сэндвич.
– Я постараюсь, чтобы ты никогда больше не увидел меня таким.
– Нет, я не это хотел сказать. – От чувства вины у меня перехватило дыхание. – Я сожалею о том, что так плохо вел себя на празднике. Но ты не… я не знал, чего мне ожидать.
– Ох, – Оливер резко вскинул брови, – значит, это я виноват, что ты накричал на моих родителей?
Я открыл рот и молча закрыл его. Нужно было как-то разрядить обстановку.
– Я понимаю, что не имею права критиковать твоих родителей. Но у меня складывается впечатление, что ты в них видишь только хорошее, а в себе – только плохое. И я не… мне это не нравится.
– Люсьен, ты должен понять, что у меня было абсолютно нормальное детство. А ты пытаешься выставить моих маму и папу монстрами.
Я в нерешительности дотронулся до его плеча и погладил точно так же, как тогда, в машине, и с таким же нулевым эффектом.
– Я не утверждаю, что они – монстры. Они обычные люди. Но люди иногда ведут себя мерзко. И я не сомневаюсь, что они сделали в жизни много хорошего, но иногда и они совершают дурные поступки. И… ты не должен из-за этого страдать.
– Я никогда не утверждал, что мои родители идеальные. – Он раздраженно стал отрывать корку от своего сэндвича. – Но они всегда поддерживали меня, поощряли, чтобы я двигался вперед, и вполне закономерно, что они продолжают вести себя в том же духе.
– Хорошо, – я решил рискнуть, – но если они поступали так, как ты сейчас сказал, почему же ты сидишь у меня на диване и с грустным видом ешь сэндвич вместо того, чтобы чувствовать себя радостным и воодушевленным?
Он повернулся и пристально посмотрел на меня своими серыми глазами.
– Потому что я не такой сильный, как ты думаешь.
– Речь не о силе, – сказал я ему, – а о том, кого ты этим хочешь осчастливить?
Он долго-долго молчал, пока я в нерешительности ковырял мой сэндвич. Очевидно, что бекон мог спасти далеко не каждую ситуацию.
– Сам не знаю, – сказал Оливер, – зачем я взял тебя сегодня с собой.
– Ого. Я знаю, что вел себя не очень хорошо, но это слишком жестоко.
Он задумчиво нахмурился. Иначе Оливер просто не мог.
– Нет… ты вел себя нормально. То есть в какой-то степени я ожидал, что именно так ты себя и будешь вести. Хотя и не думал, конечно, что ты пошлешь моих родителей на глазах у дяди Джима и викария. Но мне кажется…
– Что? – спросил я.
– Мне кажется, я хотел сделать нечто такое, что было важным для меня, а не для них. Понять, какие чувства это во мне вызывает.
– И… что это были за чувства?
– Я… сам до сих пор не разобрался.
– Ну ладно. – Я подвинулся к нему и… смущенно потерся о него носом. – Будем считать, что я помогал тебе разобраться в своих чувствах.
Он молча доел свой сэндвич. А потом и то, что осталось от моего. Но мне казалось, что он заслужил это после всего, что ему пришлось сегодня пережить. Стараясь вести себя, как и подобает взрослому человеку, я взял тарелки и отнес их на кухню, где немного ополоснул, то есть смыл все крошки под водой из крана, а потом оставил их в раковине, надеясь, что в мое отсутствие Оливер не замучает себя угрызениями совести по поводу съеденного мяса.