«Итак, К. медленно двинулся вперед, — прочел Пим, сев в южном приделе, в третьем ряду от алтаря. — К. чувствовал себя заброшенным и одиноким, шагая меж пустых рядов под непонятно почему устремленным на него пристальным взглядом священника».
Пим вдруг почувствовал потребность в успокоении и, опустившись на колени, стал молиться. Хрипя и отдуваясь, по проходу прошаркал крупный мужчина и сел. Пим ощутил запах чеснока и подумал о сержанте Павеле. В щелку между пальцами он увидел опознавательные знаки: пятнышко белой краски на ногте левой руки, голубая полоска на левом манжете, копна черных нечесаных волос, черное пальто. «Мой контакт — художник, — понял он. — Почему я раньше об этом не подумал?» Но Пим не сел, не вытащил пакетика из кармана, готовясь положить его между ними на скамью. Он продолжал стоять на коленях и вскоре услышал звук четких шагов, направляющихся к нему по проходу. Шаги остановились. Мужской голос произнес по-чешски: «Пройдемте с нами, пожалуйста». Обреченно вздохнув, сосед Пима тяжело поднялся на ноги и последовал за ними из церкви.
— Чистейшее совпадение, — заверил Пима, явно забавляясь ситуацией, куратор, когда Пим вернулся к нему. — Он с нами уже имел дело. Его взяли для очередного допроса. Они таскают его каждые полтора месяца. Им и в голову не придет, что он забирает материалы из тайника. Тем более что он работает с человеком вашего возраста.
— А вы не думаете, что он… ну, в общем, рассказал им все? — сказал Пим.
— Старина Кирилл? Раскрыл вас? Да вы шутите. Не беспокойтесь. Через две-три недели мы дадим вам новое поручение.
Рик не был доволен, узнав о вкладе Пима в кампанию по расширению британского экспорта, о чем и сказал ему в один из своих тайных приездов из Ирландии, где он намеревался провести зиму, пока не прояснятся некоторые недоразумения со Скотлэнд-Ярдом.
— Работаешь коммивояжером — это мой-то родной сын? — воскликнул он, перепугав сидевших за соседними столиками. — Продаешь электробритвы кучке иностранных коммунистов? Да, мы этим занимались, сынок. Теперь кончено. Зачем я платил за твое обучение? Где твой патриотизм?
— Это не электробритвы, отец. Я продаю генераторы переменного тока, осцилляторы и свечи зажигания. Не долить тебе?
Неприязнь к Рику была новым, пьянящим чувством для Пима. Он проявлял ее осторожно, но с возрастающим возбуждением. Если они ели вместе, он настаивал на том, чтобы самому заплатить, желая насладиться неодобрением Рика: зачем его родному сыну расплачиваться звонкой монетой, когда достаточно было бы просто поставить под счетом подпись.
— Ты, случайно, не связался там с каким-нибудь рэкетом? — спросил Рик. — Двери допустимого, знаешь ли, сынок, открыты лишь на небольшую щелку. Даже для тебя. Что ты затеял? Расскажи нам.
Он вдруг так сдавил плечо Пима, что, казалось, вот-вот сломает. Пим решил обратить все в шутку.
— Эй, отец, ведь больно, — сказал он, широко улыбаясь. Он чувствовал, как ноготь большого пальца Рика впился ему в артерию. — Не мог бы ты прекратить это, отец? Право же, это неприятно.
Рик же был всецело поглощен устройством очередного спектакля: он поджал губы и покачал головой. И сказал — это же безобразие, чтобы с отцом, который все отдал ради своего родного сына, обращались как с «нищей нянькой». Он хотел было сказать — «с парией», но толком не усвоил значения этого слова. Уперев локоть в стол, Пим расслабил всю руку и стал состязаться с Риком в силе — положил руку Рика в одну сторону, потом в другую. Потом резко напряг мышцы и — в точности как его учили — прижал ладонь Рика к краю стола, так что подскочили стаканы, а ножи и вилки заплясали и слетели со стола Выдернув из его пальцев ушибленную руку, Рик повернулся и с улыбкой человека, смирившегося со своей судьбой, посмотрел на своих «подданных», пировавших вокруг. Затем здоровой рукой слегка звякнул по рюмке с «Драмбуйи», показывая, чтобы ему долили. Таким манером в свое время он давал понять, расшнуровывая ботинки, чтобы ему принесли из спальни шлепанцы. Или же, перевернувшись на спину после затянувшегося банкета и расставив колени, возвещал о жажде плотских радостей.
Однако ничто подолгу не владеет Пимом, и вскоре его непонятная нервозность сменяется странным спокойствием. Он продолжает выполнять тайные задания. Притихшая, плохо освещенная страна, которая поначалу показалась ему такой угрожающей, становится тайным чревом, где он может укрыться, а не местом, где испытываешь один только страх. Стоит ему пересечь границу — и рушатся стены его английских тюрем: нет Белинды, нет Рика и чуть ли и Фирмы нет. «Я — разъездной чиновник компании по производству электроники. Я — сэр Магнус, свободно блуждающий по свету». В одинокие вечера в малонаселенных провинциальных городках, где сначала достаточно было залаять собаке, чтобы Пим, весь покрывшись потом, кидался к окну, он чувствует себя вполне защищенным. Атмосфера всеобщего порабощения, нависшая над всей страной, таинственно обволакивает его. Даже в тюремных стенах частной школы у него не было такого чувства безопасности. Во время поездок в машине или на поезде по речным долинам и горам, увенчанным богемскими замками, он преисполняется такого душевного удовлетворения, что даже коровы мнятся ему друзьями. «Осяду-ка я здесь, — решает он. — Вот он, мой настоящий дом. До чего же я был глуп, считая, что Аксель может поменять это на что-то другое!» Он начинает получать удовольствие от сухих бесед с чиновниками. Сердце у него радостно подпрыгивает, когда он вызывает улыбку на их лицах. Он гордится тем, как постепенно заполняется его книга заказов, чувствует отеческую ответственность перед своими поработителями. Даже отклонения в оперативную деятельность, когда он не отсекает это от своего сознания, можно упрятать под обширный зонт его широкого отношения к жизни. «Я — игрок на середине поля, — говорит он себе, пользуясь фразой, однажды сказанной Акселем, а сам тем временем вынимает из стены незакрепленный камень, вытаскивает оттуда пакет и закладывает другой. — Я помогаю раненой стране».