По советской традиции привыкли мы разделять лиц исторических на либералов и реакционеров. К Константину Симонову ни тот, ни другой ярлык не подходит. Я не стал бы, к примеру, утверждать, что периоды ужесточения режима были ему милее кратких наших оттепелей. Вполне возможно даже, что в глубине души предпочитал он времена более либеральные. Облик «благородного джентльмена» легче поддерживать и укреплять в пору потепения. Безопаснее. Больше того, всякий раз, когда тучи над Россией начинали слегка рассеиваться, никто иной, как Симонов спешил сообщить публике благую весть. По этому поводу в Москве (об этом напомнил недавно в своей книге Гри~ горий Свирский) говорили: «Симонов всегда первым выскакивает на разминированное поле»*. Нет, слово «реакционер» в случае с нашим героем ничего не открывает. Просто операции, в которые его посылали, он не разделял на справедливые и несправедливые. Шел туда, куда велели, и рубил тех, кого ему указывали. А потом, при первом же перемирии, давал понять поверженной стороне, что он только рядовой солдат («А если что не так — не наше дело / Как говорится, родина велела...») и всякий другой на его месте врезал бы еще сильнее.
Сказать, что Симонов — человек безнравственный, нельзя. Общественное поведение его попросту не включало в себя понятия мораль, нравственность. Мысль о необходимости примата этики над прямой пользой казалась ему излишней. «Я не нуждаюсь в этой гипотезе», — мог бы он повторить слова астронома Лапласа. Даже тогда, когда, казалось, он делал добро, совесть его в деле не участвовала. Этические весы его были раз навсегда заклинены.
На этом можно было бы завершить наш рассказ. Но вот еще один штрих к портрету героя, маленький эпизод, о котором узнал я недавно от живущего на Западе бывшего киевского журналиста. Журналист этот был в 1972 году в командировке в Одессе. Поместили его в гостиничном номере вдвоем с пожилым человеком, бухгалтером из Смелы. Бухгалтер оказался человеком тихим и вдобавок любителем хороших книг. Жаловался на то, что не может у себя в Смеле достать произведений любимых авторов — Булгакова и Ахматовой. Соседи по номеру расположились друг к другу, разговорились и за традиционной поллитровкой стали вспоминать книги то одного, то другого писателя. Как-то боком затронули Симонова. «Сложный человек», — насупился бухгалтер. «Вы встречались?» — «Нет, не пришлось. Но в каком-то смысле столкнулись». Оказалось, что старый бухгалтер любил не только ранние стихи Константина Симонова, но и его публицистику, не только любил, но вырезал из газет статьи любимого писателя. Так в 1948 или 1949-м попала в его коллекцию статья, в которой Симонов последними словами клял предателя и кровавую собаку фашизма Тито. Симонов описывал в той статье, как во время войны летал к югославским партизанам, вспоминал бои и потери тех лет и делал вывод, что, перебежав в стан империалистов, Тито предал дело югославского народа. То была одна из многих статей, отражавшая ненависть Сталина к независимому руководителю Югославии.
Несколько лет спустя Хрущев помирился с Тито и в той же газете «Правда» появилась другая статья Симонова. Он опять вспоминал свою поездку к югославским партизанам, но теперь этот факт нужен был ему для того, чтобы выразить его, Симонова, восхищение перед вождем югославского народа, настоящим коммунистом-ленинцем Иосипом Броз Тито.
Сличив две статьи любимого писателя, бухгалтер из Смелы пришел в уныние. Разочарование подсказало ему шаг несколько необдуманный: он положил в конверт обе статьи и отправил их Симонову в Москву. В сопроводительной записке раздосадованный читатель просил объяснить, когда писатель говорил правду: тогда ли, когда называл Тито фашистской собакой, или теперь, объявляя его истинным коммунистом и героем югославского народа? Письмо было порывом оскорбленного в своих чувствах человека. Но при всем том бухгалтер был достаточно искушен, чтобы не подписывать свое письмо. Обратного адреса он также не указал. И даже более того: опустил конверт не в Смеле, а в Киеве, во время очередной командировки.
И все-таки ответ настиг его. Пол год а спустя бухгалтера вызвали в Черкассы в областное управление КГБ. Разговаривал с ним подполковник, начальник управления. Он положил на стол злополучное письмо. «Вы писали Симонову?» — «Да, письмо мое». — «Зачем вам это понадобилось?» —. «Хотел знать правду». Очевидно, подполковник из Черкасс расположился. к провинциальному любителю литературы, да и время стояло либеральное, 1958 год, так что разговор у них пошел самый что ни на есть сердечный. «Милый мой, — сказал подполковник, — умоляю вас, никогда не пишите ничего подобного. Сейчас мы за это не сажаем, но за будущее не поручусь. Езжайте-ка в свою Смелу, дорогой друг, и помалкивайте». И еще сказал доброжелательный подполковник, что был из Москвы строжайший приказ разыскать автора письма. На этом настаивал сам Симонов. И хоть долго пришлось искать среди 50 миллионов граждан Украины, славные органы приказ выполнили и предупредили автора письма по всей строгости.«Вот он каков, Константин Михайлович Симонов, — закончил свой рассказ бухгалтер из Смелы. — И вот кто его друзья. Возмутился, видите ли, что кто-то вспомнил о его нечистой совести. В другую пору меня бы за это письмо упекли по 58-й статье как миленького. Отсидел бы свою десятку...»