Она подъехала, смеясь.
– Спасибо! – задыхаясь, воскликнула она. – Ненавижу, когда джентльмен позволяет выигрывать.
Он удивился.
– А вам не нравится побеждать?
– Разумеется, нравится. Но что это за победа, когда тебе позволяют выиграть. От этого исчезает вся прелесть. Лучше пусть я честно проиграю в потрясающей гонке, чем выиграю из-за джентльменской галантности! – ее щеки покраснели, шляпка съехала на бок, а волосы разметались, она фыркала, но Себастьян ничего красивее в своей жизни не видел.
Она сняла шляпку, отбросила волосы назад, и снова ее надела.
– Замечательная гонка!
С усилием Себастьян взял свое тело под контроль, заставив себя мягко ответить.
– Да. Хотя я подозреваю, что нам не следовало скакать галопом.
Она снова рассмеялась.
– Ах, но здесь нас никто не увидит.
Это напомнило ему. Он снова посмотрел туда, откуда они прискакали. Да, Джеймс, лакей-грум, упрямо следовал за ними.
Она посмотрела туда же, куда и он, и снова расхохоталась.
– Бедняга Джеймс, он снова получил самую медленную улитку в истории. Он смертельно обидел паренька в конюшне несколько недель назад, и теперь ему все время седлают наихудшую лошадь, – она улыбнулась, и кротко добавила. – А я всегда получаю лучшую.
Себастьян без труда в это поверил.
Она глубоко вздохнула.
– Разве тут не замечательно пахнет, так свежо и чисто после дождя?
– Да. Давайте поскачем к вашему груму? – Себастьян неясно представлял себе, как присутствие грума спасет его от поступка, о котором он потом пожалеет.
Она решительно покачала головой, и перышко на шляпке заплясало у ее щеки.
– Нет, Джеймс со временем нагонит нас. Давайте поедем в этом направлении, к озеру. Я бы хотела посмотреть, не вылупились ли еще утята. Вчера мы видели три коричнево-золотых прелестных комочка. Если есть еще, я подумала, что мы могли бы утром привести ваших сестер сюда, а не в Грин-парк. Так радостно наблюдать за только вылупившимися утятами.
Себастьян не привык к подобной доброте. Его сестры были, – или должны были бы быть, – чужими ей. Никаких родственных связей. Он ей прямо сказал, что ухаживает за леди Элинор. Он привык к бесплатной жестокости, и знал, как себя при этом вести. А бескорыстная доброта – это что-то новенькое.
Они поехали шагом к пруду. Солнце уже поднялось, грея и возбуждая ароматы мокрой земли. Вдалеке начал просыпаться город. Через некоторое время он осознал, что они едут в молчании. Посмотрел на нее. Ее лицо было ясным.
– Я рад, что на сей раз, вы скачете на лошади, как следует.
Она, забавляясь, посмотрела на него.
– Вы меня провоцируете?
– Нет, нет, – поспешно заверил он. – Я просто испытываю облегчение, вот и все. Слишком сложно беседовать с тем, кто скачет на лошади вниз головой.
Она странно посмотрела на него.
– Ой, а это является проблемой? – поинтересовалась она, а потом захихикала. – Простите, – задыхаясь, сказала она. – Но мне ваши слова показались очень забавными.
Он требовательно посмотрел на нее, ожидая объяснений. Она сменила тему.
– Я с нетерпением ожидаю визита в сиротский приют... – заведение на Тотхилл Филдс. Леди Элинор пригласила нас с сестрой. Вы знали об этом?
– Да, она мне сообщила, – спокойно ответил он. – А теперь, не хотите ли вы мне сообщить, почему вы только что смеялись?
Похвально пытаясь остаться серьезной, она ответила.
– Вы известны вовсе не из-за вашего умения вести беседу и в лучшие времена.
Себастьян ошеломленно нахмурился.
Ее глаза плясали.
– Я не танцевала с вами головой вниз.
Она его дразнила! Насмехалась над его молчаливостью! Никто никогда не дразнил его! Ему это понравилось. Он сохранил серьезность, чтобы она этого не поняла.
Она улыбнулась.
– Ох, хорошо. Вы не обиделись.
Он перестал пытаться сохранять серьезность.
– Почему вы решили стать сорвиголовой в юбке?
– Это желание сжигало меня с тех пор, как я впервые побывала в Амфитеатре Остли два года тому назад. Нас водил туда мой зять, и нам понравились наездницы. Я тут же захотела убежать и присоединиться к ним.
– Что вам помешало?
– Ох, настали такие времена. Нам всем пришлось в спешке покинуть Лондон. По семейным... обстоятельствам, – она немного помолчала. – Но я сохранила желание попробовать какие-то трюки на лошади. Я всегда обожала верховую езду, знаете ли.
– Это видно. Вы великолепная наездница. Но те трюки, которые вы исполняете, крайне опасны. Почему вы рискуете своей шеей?
– Я выросла с чувством, что меня ограждают, ограничивают, запирают... – она задрожала. – Поэтому я обожаю делать то, что не должна. Это дает мне ощущение свободы. И это не так рискованно, как вам может показаться. Те дополнительные ремешки, которые Джеймс добавил к моему седлу очень надежные. И нет ничего (ничего!) похожего на волнение от успеха, которое я испытываю, когда поднимаю что-то с земли. Я тогда не такая уж «неуклюжая Клара».
– «Неуклюжая Клара»?
Она сконфуженно ответила:
– Во многих повседневных делах я шокирующе нелепа.
Она так говорила прошлым вечером. Он подумал, что это был предлог, чтобы он смог помочь Дори поджарить булочку.
– Вы не кажетесь мне неуклюжей или нелепой.
Она ослепительно улыбнулась.
– Благодарю, но уверяю вас, что так и есть. Во всем, кроме верховой езды. Или танцев. Я только недавно научилась танцевать, так как мой дедушка запрещал музыку и танцы. И он ездил на охоту вместе с гончими, поэтому мы все обучились верховой езде.
– Значит, вы охотитесь с собаками?
Она решительно покачала головой.
– Боже мой, нет! Женщины на охоте? Миру бы пришел конец! Но по какой-то причине, он настаивал, чтобы мы ездили верхом, и делали это хорошо. Но в конце его начало раздражать то, что я, будучи неуклюжей во всем остальном, казалось, была рождена наездницей. И, естественно, это вдохновило меня ездить лучше.
– Какой бы ни была причина, вы – лучшая наездница, которую я когда-либо видел, – сказал Себастьян, думая, что заговорил, как светский щеголь, хотя говорил совершенную правду.
Она нарочито рассмеялась.
– Ясно, что вы никогда не были в Остли. Но так как верховая езда – мое единственное достижение, то я с благодарностью приму этот комплимент, сэр, и она присела в реверансе на спине лошади.
– Единственное достижение? Вы слишком скромны, я в этом уверен.
– Я вас уверяю, что это – правда. Мы малообразованны, так как мой дедушка не считал необходимым женское образование, – она уныло сморщила носик. – Я не сильна в желаемых женских навыках: мои акварели ужасны, я не играю на музыкальных инструментах, мой почерк просто шокирует, а мои вышивки – и того хуже, – прежде, чем он смог ответить, он сменила тему. – Расскажите мне, ездят ли ваши сестры верхом?
Он покачал головой.
– Пока они отказываются даже подумать об этом, хотя я подозреваю, что Касси с удовольствием поскачет верхом, – потом сухо добавил, – но она скорее взорвется, чем признает, что чего-то хочет.
Она дразняще посмотрела на него.
– Гм, это семейная черта, не так ли? А Дори, она совсем этим не интересуется?
Он все еще раздумывал над ее первым замечанием, отвечая:
– Нет, лошади ее нервируют, и я не хочу заставлять ее.
– Разумеется, нет. Нужно уговорить сделать то, чего боишься, а не заставлять. Вы хотите, чтобы я попробовала уговорить девочек брать уроки?
Он помолчал в нерешительности, хотя эта мысль ему нравилась, он не желал быть обязанным ей еще больше.
Она продолжала.
– Так Вы станете к ним еще ближе. Подумайте об удовольствии от семейных прогулок на лошадях. Но сейчас можете не решать, подумайте об этом, и дайте мне знать, – она закрыла тему, пустив лошадь рысью.
Новых утят не было, или, если они и были, то еще не вылезли из гнезда, поэтому несколько мгновений спустя, она ускакала, объяснив, что опаздывает на встречу в Грин Парке.