Но в чем у первого выражается его вера?
Он посещает богослужения, преимущественно в тех храмах, где можно видеть службу торжественную, благолепную, богато обставленную, послушать хороших певчих, голосистых дьяконов.
Вернувшись домой после такой службы, где он, в сущности, только услаждал свое зрение и слух, он весь преисполняется гордости, что он, мол, такой усердный от Бога человек. Точно так же, с тем же самодовольством, он исполняет религиозные обязанности: вяло пересказывает духовнику на исповеди какие-нибудь мелкие грешки, умалчивая о преступлениях своей гордости, жестокости, тщеславия, самолюбия и строгого осуждения людей; с холодным сердцем приступает к святой чаше и, опять-таки, кичится тем, что вот он такой замечательный христианин.
И в ожидании смертного часа своего он точно так же исполнит все положенное: примет соборование маслом и приобщится. И, может быть, над гробом его, в храме, будет сказано о нем похвальное слово: о том, какой это был примерный «сын Церкви» и какое назидание можно почерпнуть из его жизни.
А на деле это был никому не нужный и нравственно ничтожный человек. Он на своем веку не подошел близко ни к одной человеческой душе, никому не стал дорог, нужен, необходим. Он не только не страдал горем людей, но тщательно отворачивался там, где от него ждали участия, и резко отказывал тем, кто его о чем-либо просил.
Это был человек, который приближался к Богу только устами своими и устами чтил Его. Сердце его далеко отстояло от Бога и тщетно было почитание его.
Он не сделал главного, что Господь поставил признаком близости к Нему: он не творил волю Божию, не любил людей и не приносил себя в жертву им.
Когда перед ним люди утопали в море житейском и довольно было протянуть им руку, чтобы спасти их, он не двигал пальцем, и к скудным жертвам, которые он, скрепя сердце – более из тщеславия, чем из сердечного расположения, – делал для храмов, можно приложить слова: «Милости хочу, а не жертвы».
И на вопрос: «Да в чем он разнится от язычника, который прожил, исполняя внешние обязанности своей религии и никогда ничего не слышал об учении Христа?» можно ответить лишь: «Этот человек в жизни своей ничем не разнился от такого язычника. Благодать Христа ничем на нем не отразилась. На нем не видно было печати Христовой. Он только внешне принадлежал Христову стаду, совсем непричастный Его духу».
Теперь, как противоположность только что описанному человеку, возьмем человека, во всем ему противоположного.
Пусть это будет пылкий молодой человек, весь поглощенный внешним миром и еще сам не уяснивший себе своих религиозных верований.
Он слишком прямодушен, чтобы исполнять религиозные обряды, когда в душе его нет соответствующего религиозного чувства, а поэтому он не приступает к этим обрядам.
Но в нем кипят горячие благородные чувства, порывы к добру, возмущение всякой несправедливостью и всяким злом, которое он перед собой видит.
Для него увидеть кого-нибудь в горе – значит пожалеть этого человека, а пожалеть его – значит помочь. И он от скудных средств, которые еле дают ему существовать, готов оторвать «лишнее», самому не быть вполне сытым, чтобы поделиться с другим человеком, который совсем голоден. Даже не сознавая, как прекрасно его поведение; он, может быть, своим трудом содержит старую мать или учащихся братьев и сестер…
Наступает какое-нибудь общественное бедствие, которое задевает чувствительные струны его души, например сильная эпидемия, и он бросается на помощь, забывая себя. Весело напевая, далекий от мысли корчить из себя героя, он, точно делая самое простое, обыкновенное и незначительное дело, отправляется туда, где царствует ужас и смерть, где неутомимо косит свою жатву смерть, и в борьбе с нею погибает.
И вот теперь спросим себя: кто по духу ближе Христу, кто полнее исполнил Его завет: тот ли человек, у которого для человечества был в груди немой и холодный камень, которого никакие развертывающиеся перед ним беды человеческие, никакие громкие стоны не могли вывести из неподвижного равнодушия и который поставил себе в жизни одного идола – себя самого – и этому идолу служил, хотя часто имел на устах имя Христово и внешне казался в общении со Христом?.. Или человек, который не злоупотреблял именем Христовым и казался далеким от Христа, но на деле до крайних последствий и до лучезарного конца довел то, чему учил Христос?
Ведь корень познается по дереву. Корень жизни первого – чисто языческий, корень жизни второго – христианский; и первый дышал язычеством, второй – Христовым духом.