В этой же монографии Тарт рассматривает проблему приобщения к "потустороннему" как психолог: он прогнозирует возможное отношение вступившего в контакт с Истиной к своему пережитому опыту. Ссылаясь на работу Дж. Пирса "Глядя сквозь трещины космического яйца", Тарт приводит метафору этого автора "о трещинах, или, если угодно, выходах, в скорлупе космического яйца культуры. Такая щель или трещина может быть с о в е р ш е н н о с в е р х ъ е с т е с т в е н н ы м с о б ы т и е м, чем-то таким, для восприятия чего вообще нет социально обусловленных категорий... Если такое событие вам довелось пережить, может случиться так, что культурные тиски, в которых зажато ваше сознание, ряд структур, посредством которых ваше сознание "инкультурировано", вынудят вас забыть это событие или объяснить его так, что оно совершенно утратит свою значимость. Если вы испытываете нечто такое, о чем каждый человек скажет, что этого не может быть, стало быть вы безумны; но, если вы об этом никому не расскажите или даже постараетесь выбросить это памяти, все будет в порядке". Упомянутые в цитате "трещины в скорлупе космического яйца" Пирса - это не что иное, как те же самые "высшие состояния сознания" самого Тарта, или экстатические состояния мистиков. Само собой, Ч. Тарт писал свою работу в расчете на обычного, среднестатистического читателя, - для истинного же гностика проблемы типа "что делать с пережитым" просто не должно возникать: для него не существует всех этих воздвигнутых человеком для собственного же порабощения "культурных тисков", или, как их называет Э. Фромм, "определенных социально-психологических фильтров".
Естественно, выше были приведены далеко не все примеры доктрин и теорий, придающих решающее значение экстазу как средству приобретения знания, данная тема рассмотрена здесь лишь обзорно. Посвященная исключительно вопросу экстаза монография была бы, несомненно, крайне объемной, и говорить в ней следовало бы не только о каких-то развитых религиозных доктринах и учениях, но также и о таких довольно примитивных техниках достижения знания посредством экстаза, которые принадлежат шаманам различных народов планеты, греческим ятромантам, восточным дервишам и т. д. Наиболее же распространена концепция экстатического религиозного состояния, что довольно очевидно, в восточных религиях и учениях. Что касается причины, побуждающей мистиков и т. д. культивировать экстаз, отрицая опыт, то, скорее всего, с точки зрения всех этих учений и их интерпретаций гораздо надежнее "получить" знание, Истину, Гнозис, "свыше" в уже завершенном виде, нежели выстраивать его самому, имея опасность в процессе пути где-либо сбиться или ошибиться. Кроме того, если уж Истина сама по себе "божественна", то простому смертному человеку уже заранее не дано найти ее самому, тем более, обитая на земле. В задачи статьи не входит критика подобной фатальной установки, здесь стоит лишь отметить, что лучший вариант для гностика - это все-таки гармоничное согласование опыта со случаями мистического озарения - одно не отрицает другое, но дополняет.
X. Сущность "вдохновения".
Тема идей и экстаза непосредственно связана с вопросом "творческого вдохновения". Определенно, высказывание типа "Муза посетила" (или "вдохновение посетило") синонимично высказыванию "в голову пришла идея". Этим, в принципе, и исчерпывается весь процесс вдохновения. Владимир Соловьев прямо утверждал о "прямой связи художества с метафизическим миром и д е а л ь н ы х с у щ е с т в" ("Чтения о богочеловечестве", "Чтение пятое"), даже более этого, само творчество он видел как неоспоримое свидетельство идеального мира: "Действительность и д е й и у м с т в е н н о г о созерцания несомненно доказывается фактом художественного творчества". В другой своей работе, "Кризис западной философии (Против позитивистов)", Соловьев указывает и на связь творчества с экстатическим состоянием: "Обращаясь ... к художественному творчеству, мы находим, что хотя субъект его, несомненно, есть лицо художника, но, с другой стороны, для истинного творчества необходимо, чтобы художник не оставался при своем ясном и раздельном сознании, а выходил бы из него в э к с т а т и ч е с к о м в д о х н о в е н и и, так что, чем менее личной рефлексии в произведении, тем выше его художественное достоинство".