Кстати, зачем бродить пешком, если можно плыть? Зачем идти, если можно ехать в машине или лететь? К чему эти медленные и одинокие перемещения в пространстве, все это напряжение и испытания? Против кого направлен этот незамеченный бунт, этот неуслышанный протест, зачем делать что-то иначе, не так, как все? К чему эти сложности?
Это всего лишь попытка.
Идти пешком — это попытка. Попытка привлечь к себе внимание окружающих, проникнуть в их среду, на территорию, в квартал, в дом, в город.
Попытка приблизиться к тем, кто нас окружает.
Попытка, передвигаясь, исследовать происходящее с близкого расстояния.
Интервал, расстояние, лицо, встреча, дорога.
Что такое дорога? Что такое развилка дорог и выбор?
Идти пешком — значит задавать вопросы по любому поводу.
Задавать вопросы обо всем, что мы встречаем и видим.
Что такое горы, вершины, холмы?
Что такое здание, дом, пригород, город?
Что такое собственность, лес, граница, страна?
Что такое справедливость? Кому принадлежат все эти деревья, птицы, дороги, море, нефть, деньги, кто пожинает плоды наших трудов?
Я пытаюсь понять. Но ничего не понимаю. Ничего не решаю.
Ты идешь, выставляя себя на показ окружающим, ты не анализируешь и не высказываешь свои суждения, но откровенно задаешь вопросы.
Ты пытаешься увидеть.
Ты пытаешься описать.
Ты хочешь писать. Путевые заметки?
Ты хочешь писать и путешествовать одновременно.
Но вряд ли это возможно.
Мы не можем изменить общество. Мы можем изменить только самих себя.
Мы не можем изменить язык, мы можем только сопротивляться, бунтовать, критиковать. Я сопротивляюсь.
Мне всегда хотелось разоблачать язык силы, язык, который мы используем и которым злоупотребляем. Я всегда хотел жить иначе, по-другому, не так, как меня воспитывали. С самого детства я бунтовал и поступал не так, как от меня ожидали. Я всегда стремился делать то, что сложнее. Я отвергал то, что проще и легче, выбирал сложные и недостижимые цели.
И чего же я достиг? Ничего. У меня никогда не было работы, я так и не смог обзавестись домом и семьей. Стабильный доход мне тоже не светит.
Что поделаешь. Вот я и сижу в арендованном доме, слушаю цыганскую музыку: «Фанфаре Чиокарлиа», «Тараф де Хайдук», я слышал их композиции в Фёрде, на фестивале народной музыки.
На сцене десять цыган, аккордеон, цимбалы, скрипка-феле и флейты.
Темп нарастает. Цыганская музыка подхватывает и вовлекает в пляс.
Какая цыганская свадьба без этих ярких платьев, а музыка словно хочет сорвать с нас одежды! Прочь пиджаки, туфли, платья! Долой свадьбу, бросай работу, продавай дом и — в путь!
Я снова слушаю музыку, уже в Румынии, она звучит на кассете, в раздолбанной колымаге, на которой мы с Нарве едем из Сигишоары. С нами едут две сестры — учительницы из цыганского села.
Трубы и тромбоны, кларнеты и рожки, корнеты и тубы — адская музыка захватывает нас и доводит до исступления. На заднем сиденье мы выпиваем и горланим песни. Но румынские сестры останавливают машину и инструктируют нас, как вести себя в цыганских семьях. Просто диву даешься — кто сочинил все эти романтические мифы о цыганах? Встречаешь настоящих цыган, и все твои благодушные иллюзии насмарку. Новые впечатления обретают форму и вытесняют старые. Впрочем, и те и другие одинаково поверхностны и эфемерны.
Но в памяти вновь и вновь всплывает эта деревушка, эти картонные развалюхи вместо домов, непролазная грязь дорог, вопиющая нищета в самом центре Европы. Разве можно жить так, как живут цыгане? А ведь я всегда воображал, что у меня с цыганами много общего — бездомность, безденежье, чувство изгнания и одиночества. Но нет, оказывается, наши с ними понятия бедности и бездомности не совпадают. Мы слишком разные, чтобы понять друг друга.
Встречи требуют времени и откровенности, терпения и мужества, у нас нет ни того, ни другого. Мы приезжаем и уезжаем, мы едем удрученные и притихшие, из деревушки и обратно в дом, где нас приютила румынская семья. Здесь мы чувствуем себя привычно. Хотя и немного скованно.
Мы оказались в большом двухэтажном доме, с приличной мебелью и множеством книжных полок, с двуспальной кроватью и телевизором, ванной и террасой, с широкой лестницей, которая ведет в комнаты и на кухню. А женщины — мать, бабушка и две дочери, возятся с едой. И одеты они вполне цивильно, и смеются, и курят, пьют водку и сладкое белое вино, пунш с фруктами и лимонной водой.
Степенный глава семейства с напомаженными волосами бьет в ладоши. Мы заходим в дом. Идем через стеклянные двери в гостиную, а там накрыт огромный стол на двенадцать персон. Семья собрала друзей и закатила большой праздник в честь нашего отъезда. Еды и напитков вдоволь, музыка и танцы в придачу. И нам уже ничуть не стыдно. Мы уже навеселе, мы очень довольны и благодарны, мы жаждем приключений. Мы — богатая богема, у нас банковские карточки «виза» и норвежские паспорта, мы вполне благополучные странники, привилегированные путешественники, просто мы странствуем пешком и одеты как бродяги.