Джоджия ле Карр
Иден # 2
О, матушка, я сотворил птицу, хищницей моей любви,
Когда я даю ей кусочек хлеба, она не ест,
Поэтому я кормлю ее плотью моего сердца.
1.
Лилия Харт — Стром
«Если мне суждено умереть раньше тебя,
кремируй мое тело и развей мой прах над океаном».
Из записки Льюка Строма сестре
Спустя месяц останки моего брата привезли домой в глиняной урне, мой отец и я (мать все еще была убита горем) взяли контейнер и развеяли прах над морем.
Я хорошо помню тот день.
Небо было пасмурным, но сквозь тучи шел свет с розовым оттенком. Было безветренно. На пирсе мужчина, нанятого катера, протянул свою обветренную грубую руку, чтобы помочь нам. Отец и я сидели бок о бок на пластиковых сидениях. Я засунула руки в карманы куртки, пытаясь спрятать их от ветра, отец же с любовью обнимал урну. Ни один из нас не проронил ни слова. Мотор заурчал, и мы стали разрезать носом катера воду, холодный солоноватый утренний воздух развивал наши волосы, заставляя сжиматься в своей одежде от порывов ветра.
Как только мы ушли на три морские мили от берега, лодочник выключил двигатель, и катер начал плавно дрейфовать на волнах. Несколько секунд слышались только звуки плеска воды о бок катера и скрип дерева, мой отец и я двинулись к задней части. Море было серым и пустым, тихим, словно в ожидании, как кладбище.
Я стояла рядом с ним, когда он открыл крышку урны, развязал узел на полиэтиленовом пакете внутри. Каждый из нас взял горсть бледно-серого пепла. Один последний штрих.
— Ох, Льюк, — сокрушенно прошептала я, не в силах смириться с тем, что горсть пепла осталась от такого живого парня, которого я так нежно любила. Когда мы были маленькими, мы были словно сиамские близнецы, разделяющие одно сердце. Мы были неразлучны.
Без предупреждения, начал моросить дождь. Я подняла глаза к небу от удивления. Было ли это знамение? Может последнее прощание? Льюк всегда любил дождь. Когда он был маленьким, он всегда делал колесо под дождем и при этом счастливо смеялся. Льюк. Сейчас мои руки помнили его совершенно холодное тело. Он был слишком молодым и слишком милым, чтобы умирать.
Я заплакала.
Тысячи капелек воды ударяли в меня, смешиваясь с моими молчаливыми слезами, я стояла совершенно неподвижно, сжав кулак над морем. Я увидела, как рука моего отца раскрылась, и облако пепла полетело из нее. Как будто это был какой-то магический трюк, он вытащил полиэтиленовый пакет из урны и опрокинул его содержимое в море. Я смотрела, как расцвела, окрасившись белым, вода, временно обезоружив меня нежной красотой своей новой формы, новой формой Льюка. И сейчас я поняла, почему в Индии сжигают, а потом пускают по воде белые цветы.
Отец повернулся ко мне.
Я с трудом сглотнула. Я не могла совершить этот трюк. Я просто была не в состоянии разжать свою руку.
Он мягко подтолкнул мой кулак.
— Отпусти его, Лили, — убеждал он, его голос звенел торжественно.
Я посмотрела на него непонимающе. Его светлые ресницы были влажными от капель дождя или от слез, а может от того и другого, и в приглушенном свете его глаза казались бледнее, чем я всегда видела их. Я заметила более глубокие морщины, которые веером обосновались в уголках его глаз. Бедный папа. Жизнь нанесла ему существенное поражение. Я почувствовала первые вспышки беспомощной злости.
Левой рукой он убрал влажные пряди волос с моей холодной щеки.
— Все будет хорошо, — пообещал он. Он понятия не имел, как неубедительно звучали его слова. Его глаза многозначительно посмотрели на мою руку.
Я кивнула в знак согласия. Конечно, этого хотел Льюк. И все же я не могла раскрыть свой кулак. Моросящий дождь стал превращаться в холодный усиливающийся ливень, прилизывая мои волосы, капли бежали вниз по моей шеи попадая внутрь одежды, заставляя меня дрожать. Я слышала голос отца в каком-то фоновом режиме, как далекий гул, умоляющий меня, но все равно я не могла отпустить своего брата. Не могла. Моя рука покраснела и словно заморозилась.
Наконец, отец смог разжать пальцы моего плотно сжатого кулака. Оцепенев от ужаса, я смотрела, как дождь превращает пепел в серую грязь на моей ладони и смывает Льюка навсегда.
На обратном пути тучи развеялись, показалось яркое синие небо, такое же, как были глаза у моего брата. Такое синие, что хочется плакать.
И я зарыдала.
2.
После этого я просто развалилась на части. Никто не мог понять какой болью для меня это было. Ни один. Они понятия не имели, какие острые зубы вины разрывали мои внутренности, или по поводу вездесущей скорби, которая сковала мое сердце, крепко сжав, словно мускулистая анаконда, каждый раз, когда я выдыхала.