— Что? Ты обознался, приятель. Я работал весь день, — в его голосе не слышится не обиды, не возмущения, и это очень хорошо.
— Возможно, мне стоит отправиться в полицию и пусть там разбираются. Решать тебе, — говорю я вполне вразумительно, и как мне кажется, вполне убедительно.
Наступает тишина, и в какой-то момент мне кажется, что этот трус собирается рискнуть и все-таки встретиться с полицией, но затем звучит зуммер, дверь открывается. Это — первая ошибка, ублюдок. Я толкаю дверь вперед и бегу вверх через два лестничных пролета к его двери, прислоняю к стене с бейсбольной битой, звоню в звонок, и встаю перед дверью совершенно в расслабленной позе. Он смотрит на меня в глазок, затем начинает открывать дверь.
— Я говорю вам, вы обознались, — решительно говорит он мне.
Я со всего маха толкаю его в грудь, и он летит задом, распластавшись в коридоре. Его глаза расширяются от ужаса, как только он видит меня с совершенно не понятно откуда взявшейся бейсбольной битой. Я ударяю по двери, и она закрывается. Ужас. У него в квартире кремовые ковры.
Он начинает ползти на заднице в сторону комнат.
— Это был не я. Вы совершаете большую ошибку, — скулит он, как гребанный щенок, поднимаясь на ноги.
Я бросаю в его сторону кляп. Он не собирается ловить его. Кляп отскакивает от его тела, и падает на пол.
— Вставь его.
— Я не собираюсь этого делать. Я невиновен. Я хочу вызвать полицию. Сейчас же, — в его голосе слышится жуткий страх.
Я поднимаю бейсбольную биту и ударяю его в живот. Он сгибается пополам в агонии, пошатываясь, делает два шага назад и падает на колени, схватившись за живот. И начинает реветь, как какой-то гребаный двухлетний мальчишка!
— Не такой уж огромный и сильный сейчас, а?
— Вам нужен не я, — рыдает он.
— Да? Засунь кляп в рот, или я размозжу твой череп одним ударом. Побои или быстрая смерть. Выбирай.
Он изо всех пытается вздохнуть, сквозь жуткую боль. Через всхлипы пытается втянуть воздух. Так делают люди перед смертью, звук напоминает погремушку. Но этот ублюдок не собирается умирать. По крайней мере не сейчас. О нет. Такая смерть для него была бы слишком легкой. Я наблюдаю, как он трясущимися руками вставляет кляп себе в рот. Трусы никогда не перестанут восхищать меня своей тупоумием. Бл*дь, идиот! Зачем ты затыкаешь самого себя кляпом?
Звериный рык вырывается у меня из горла. Звук ярости удивляет меня самого. Мне казалось, я прошел через этого уже много лет назад. В десять лет я размахивал бейсбольной битой и вот он я, жив и здоров. Ради нее.
Я ударяю его ногой, он падает на пол.
Затем поднимаю биту высоко над головой и обрушиваю ему на коленную чашечку. Боль от шока заставляет его глаза чуть ли не выскочить из орбит. Мне казалось, что он сейчас впадет в бессознательное состояние, но к счастью этого не произошло. Холодный пот стекает у него по коже, он судорожно обхватывает расплюснутые кости. Я поднимаю вверх биту и разбиваю другую коленную чашечку. У него наступает судорога от шока.
После этого я сыплю на него удары битой. Каждый точный удар предназначен не убить его, но искалечить навсегда. Наконец-то я перестаю размахивать битой, просто возвышаюсь над ним. Он лежит на боку, еле живой, у него поверхностное дыхание и глаза полузакрыты. Концом ботинка я переворачиваю его инертное тело на спину. Стон вырывается из его кровоточащего рта. Два зубы остаются на ковре.
— Это всего лишь небольшое предупреждение. Откроешь свой поганый рот и твой конец будет еще тяжелее, — мягко говорю я.
Я достаю из кармана платок и вытираю кровь с биты. Странно! Столько лет прошлом с тех пор, как я делал что-то подобное, но я до сих пор ношу девственно белый платок у себя в кармане и бейсбольную биту в багажнике машины.
Совершенно спокойно я выхожу из его квартиры. За углом стоит телефонная будка. Я вхожу в нее и звоню девять-девять-девять. Я меняю свой голос на обычного горожанина из низов, и сообщаю, что человек умирает у себя в квартире.
— Похоже, он был очень сильно избит. Вызови скорую, приятель.
Я нажимаю на рычаг и смотрю на руки, они не дрожат. Я чувствую ледяной холод, сажусь в машину и еду к дому Лили.
Мелани открывает дверь.
Я вхожу и останавливаюсь в полном ступоре, руки начинают трястись. Слезы жалят глаза. Дерьмо. Я не плакал с пятнадцати лет, когда увидел своего отца, замертво упавшего к моим ногам.
Черт возьми! Мне так больно, что я хочу зарычать и завыть одновременно.
Она тоже останавливается, и мы смотрим друг на друга — оба в шоке: она — от моей реакции, я — от ее внешнего вида. «Незначительные ушибы!» Гребаный ад. Ее лицо так опухло и превратилось в сине-черное, я с трудом узнаю его. Потом я начинаю двигаться к ней. Моя походка напоминает разгневанного медведя. Я хочу быть нормальным, но не могу. Первобытная ярость кипит внутри меня, заставляя чуть ли не трястись.