Этот пациент совершенно искренне считал, что единственным спасением для евреев является нож пластического хирурга. В подобных случаях болезненного восприятия телесной идентичности части тела, которые имеют стратегическое значение в характеристике расовой принадлежности (в данном случае нос; в случае с танцовщицей – осанка и позвоночник), играют роль, аналогичную поврежденной конечности у калеки или гениталий у невротиков. Часть тела приобретает особый эго-тонус, при котором она ощущается как слишком большая и тяжелая или слишком маленькая и незаметная; в обоих случаях она воспринимается как отдельная от тела, но при этом находящаяся в центре внимания других людей. При расстройствах эго-идентичности у калек наблюдаются сны, в которых спящий безуспешно пытается спрятать выставленную напоказ данную часть тела или случайно от нее избавляется.
Таким образом, то, что может быть названо пространственно-временным континуумом индивидуального эго, сохраняет социальную топологию детского окружения индивидуума, так же как и общий контур его телесного образа. При их исследовании необходимо соотносить историю детства пациента с историей проживания семьи в прототипических районах (Восток), на «отсталых» (Юг) или на «продвинутых» территориях (Запад или северные границы), поскольку эти территории не сразу, а постепенно превращались в американскую версию англосаксонской культурной идентичности. Факторами влияния являются миграция семьи из этих районов, через них или в направлении районов, которые в разные периоды характеризовались чрезвычайной оседлостью или чрезвычайным уровнем миграции, влиявшими на формирование американского характера; семейная история обращения к религии или перехода в иную конфессию; классовые связи; безрезультатные попытки достигнуть стандартного для своего класса уровня, отказ от этого стандарта; а более всего индивидуальный и семейный сегмент, который сохраняет чувство культурной идентичности, чем бы семья впоследствии ни занималась и где бы это ни происходило.
Дедушка пациента с компульсивным расстройством был деловым человеком, построившим дом в даунтауне одного из крупнейших городов Восточного побережья. В его завещании было указано, что дом должен оставаться в собственности семьи и быть семейным прибежищем, даже если вокруг него, как грибы, вырастут небоскребы. Со временем дом превратился в мрачный символ семейного консерватизма, сообщающий миру о том, что его обитатели не желают ни переезжать, ни продавать дом, ни расширяться, ни расти ввысь. В современном мире путешествия ими приветствуются лишь в том случае, если сопровождаются домашними удобствами и пролегают по накатанным дорожкам между собственным домом в городе и его продолжениями в виде клуба, летней усадьбы, частной школы, Гарварда и т. п. Над камином висит дедушкина фотография, тусклая лампочка придает румянец его щекам и подчеркивает внушительное и довольное выражение лица. Его индивидуалистская манера вести бизнес, его почти первобытная власть, которую он имел над своими детьми, родственникам хорошо известны, но не оспариваются; с другой стороны, эти качества сторицей компенсируются чуткостью, уважением, тщательностью и изобретательностью в бизнесе. Его внуки понимают, что собственную идентичность они могут обрести, порвав с домом и, так сказать, погрузившись в бешеный поток, окружающий их извне. Некоторые все же делают это, однако не преминув захватить с собой образ дома как усвоенную, интернализированную модель, свое фундаментальное эго-пространство, что определило развитие у них механизма защиты, связанного с гордым и болезненным разрывом, а также симптомов одержимости и сексуальной анестезии. Их психоанализ занял довольно много времени, отчасти потому, что стены кабинета аналитика превратились для них в новый «дом»; молчаливое наблюдение аналитика, его теоретические методы оказались ремейком ритуальной изоляции их дома. Дальнейшее сопротивление выразилось в форме фантазий и ассоциаций. Расслабляющий эффект вежливого «позитивного» переноса со стороны пациента закончился, как только безмолвие аналитика стало напоминать ему замкнутость отца, а не строгость деда. Образ отца (а с ним и перенос) оказался разделенным; в этот момент образ слабого и мягкого отца уже был изолирован от эдипова образа отца, который слился с образом властного деда. При анализе этого двойного образа возникли фантазии, которые выявили превалирующую власть образа деда над реальной эго-идентичностью пациента. Эти фантазии выдали ощущения жестокости, властности, строгого превосходства, которые, очевидно, зажатым людям не позволяют вступать в экономическое соревнование, за исключением тех условий, когда им предварительно уже дарованы некие привилегии. Такие люди [как дед пациента], когда-то принадлежавшие к высоким слоям общества, попадали туда из самых низов, откуда было невозможно прорваться в мир свободной конкуренции, если только ты не обладаешь достаточной силой и волей, чтобы построить все с нуля. Пациенты, в которых этого нет, сопротивляются собственному исцелению, поскольку оно подразумевает изменения в эго-идентичности, ресинтез эго в условиях изменившейся экономической ситуации.