Мечты пациентки постепенно выявили скрытый источник жизнелюбия, не находящего своего выражения. В то время как ее спонтанные ассоциации казались болезненными и безжизненными, в своих фантазиях она, практически без сторонней помощи, проявляла чувство юмора и хорошую долю воображения. Она представляла себя входящей в скромную церковь в вызывающем красном платье, фантазировала, как швыряет камни в окна респектабельных домов. В своих самых смелых мечтах она оказывалась в огне Гражданской войны на стороне конфедератов. Кульминацией была фантазия о том, как она восседает посреди бального зала в туалетной кабинке, окруженной низкими перегородками, и машет элегантно одетым парам – офицерам Конфедерации и благородным южанкам, – кружащимся подле нее под музыку духового оркестра.
Эти фантазии позволили извлечь на свет изолированную часть ее детской жизни – ту теплоту и нежность, с которой к ней относился ее дед, ветеран Конфедерации. Это был мир волшебных сказок о прошлом. Однако доступны для ее понимания были лишь внешние формы, патриархальная мужественность деда и его любовное отношение к ней, к ребенку, жаждавшему чувствовать, быстрее и убедительнее отзывались в ее ищущем «я», чем обещания стандартных успехов со стороны отца или матери. Со смертью дедушки также умерли эмоции пациентки, поскольку являлись частью прерванного процесса формирования эго-идентичности, который перестал получать подпитку в форме привязанности или социального вознаграждения.
Психоаналитическое лечение женщин с выраженной остаточной эго-идентичностью леди-южанки (идентичностью, которая распространяется за пределы одного класса или расы) осложняется проявлениями особого сопротивления. Безусловно, аристократизм наших пациенток-южанок, покинувших свои штаты, – это защита и практически симптом. Их стремление к излечению сдерживается тремя идеями, каждая из которых связана с особенными посылами южной культуры, охраняющими кастовую и расовую идентичность, передаваемую маленькой девочке через прообраз идеальной леди.
Во-первых, это псевдопараноидальное подозрение, что жизнь есть серия критических тестов, в которых лживые слухи испытывают южанку на малейшую слабость или изъян, чтобы вынести ей окончательный приговор: быть ей настоящей леди или не быть. Во-вторых, это всеобъемлющая убежденность в том, что мужчины, не будучи сдерживаемыми формальностями молчаливо одобряемых двойных стандартов (что делает их менее желанными и более грязными сексуальными объектами, которые вынуждены расплачиваться выражением уважения к леди), не являются джентльменами; что они попытаются по меньшей мере очернить доброе имя женщины, и отсюда проистекает ее желание иметь мужа выше нее по социальному положению или чтобы ее дети в браке повысили свой социальный статус. Однако одновременно имеется равнозначная амбивалентная предубежденность в том, что мужчина, отказывающийся от внешнего лоска джентльмена, если ему представляется такой случай, это слабак, который заслуживает того, чтобы его безжалостно провоцировать. Обычные чувство вины и чувство неполноценности сосуществуют в системе координат плана жизни, в котором доминирует осознанная надежда на завоевание более высокого социального статуса, и превращаются в болезненные из-за обратно направленного стремления – скрытой надежды на то, что появится мужчина, с которым ее потребность быть леди исчезнет в момент безудержной страсти. Это проявляется в неспособности представить себе хотя бы одну сферу жизни, в которой стандарты и слова, произносимые мужчиной и женщиной, были бы честными, совпадали в значении и выходили бы за пределы определенного первобытного антагонизма. Не стоит и говорить о том, что такие подсознательные стандарты являются причиной серьезных страданий искренних и просвещенных женщин. Но лишь вербализация этих исторических тенденций одновременно с предварительным анализом характера сопротивления пациентки делает психоанализ возможным.
В своей ежедневной работе психоаналитики консультируют тех, кто не в силах выносить напряжение между двумя полюсами из-за постоянной необходимости сохранять осторожность, чтобы ощущать свободу для следующего шага и нового поворота. Такие пациенты в своих переносах и сопротивлении раз за разом совершают неудачные попытки синхронизировать быстро меняющиеся и резко контрастирующие остатки национальной, региональной и классовой идентичности на критических этапах своего детства. Они вплетают аналитика в свой подсознательный жизненный план: идеализируют его (особенно если аналитик имеет европейское происхождение), идентифицируя его со своими наиболее однозначными предками; иногда исподволь сопротивляются ему как врагу своей хрупкой и робкой эго-идентичности. Излечившийся пациент имеет мужество взглянуть на противоречия жизни в нашей стране с ее полюсами борьбы за экономическую и социальную идентичность не как на навязанную враждебную реальность, а как на многообещающий потенциал развития более универсальной коллективной идентичности.