Американская коллективная идентичность поддерживает эго-идентичность индивидуума до тех пор, пока он сохраняет некоторый элемент осознанной осторожности, пока он может убедить самого себя, что следующий шаг он определяет сам и что независимо от того, где он находится или куда направляется, у него есть выбор и возможность уйти или повернуть в противоположном направлении, стоит ему самому этого пожелать. В нашей стране мигранту не надо говорить, куда ему двигаться дальше, а оседлому человеку – где ему оставаться; в жизни каждого из них есть элемент противоположности как альтернатива, которую он имеет в виду как свое исключительно личное и индивидуальное решение. Поэтому для многих мужчин сдержанность и дисциплина армейской жизни не является идеальным прототипом[10]. Напротив, большинству она представляется безусловно «злой» идентичностью тунеядца и паразита; того, кто позволяет себе увильнуть, отсидеться, лавировать, в то время как другие могут воспользоваться его шансом и заигрывать с его девушкой; быть тунеядцем означает быть социальным и сексуальным кастратом; если ты тунеядец, то тебя не пожалеет даже родная мать.
В психоневротических проявлениях (часто многословных) все эти воспоминания и ожидания оказываются связаны с тем, что когда-либо угрожало или может угрожать свободе следующего шага. В своей борьбе за возврат доступа к необратимому движению свободной предприимчивости травмированное «я» борется и уворачивается от «злой» идентичности, которая включает в себя образы плачущего ребенка, менструирующей женщины, покорного ниггера, гомосексуалиста, экономического лузера, ментального идиота. Один лишь намек на все эти прототипы может подвести мужчин к суицидальному или гомицидальному исступлению, заканчивающемуся раздражительностью разной степени интенсивности или апатией. Их преувеличенные попытки свалить вину за дилемму своего эго на обстоятельства и отдельных людей придают истории их детства более гнусный характер, а им самим – видимость худшей психопатии, чем это оправданно. Их эго-идентичность распалась на телесный, сексуальный, социальный, профессиональный элементы, каждый из которых должен вновь преодолеть опасность своего злого прототипа. Реабилитационная работа может происходить более эффективно и экономично, если клиническое исследование будет сфокусировано на потерпевшем крах жизненном плане пациента и если усилия будут направлены на ресинтез элементов, из которых состояла его эго-идентичность.
Кроме многих сотен тысяч мужчин, которые потеряли и лишь постепенно или частично восстановили свою эго-идентичность в этой войне, и многих тысяч тех, острая потеря идентичности которых была ложно диагностирована и лечилась как психопатия, существуют и те, кто глубоко пережил угрозу травматичной потери эго-идентичности в результате столь радикальных исторических перемен.
Тот факт, что эти мужчины, их врачи и их современники в невероятном количестве обратились к горьким истинам психоаналитической психиатрии, сам по себе является историческим феноменом, который заслуживает критического анализа. Он демонстрирует новый уровень признания эффективности психоаналитических методов для выявления причин тревожности и заболеваний в истории отдельной личности. Однако частичное признание болезненных подсознательных факторов, определяющих поведение человека, препятствует открытому признанию существования социального симптома и его исторических детерминантов. Я имею в виду подсознательную панику, сопровождающую столь масштабное испытание американской идентичности в последнем периоде мировой истории.
Исторические перемены достигли вынужденной всеобщности и глобального ускорения, что воспринимается как угроза развивающейся американской идентичности. Они как будто обесценивают жизнерадостное убеждение нации в том, что она имеет право на ошибку; что наша нация по умолчанию всегда опережает весь остальной мир в своих неистощимых резервах, в видении будущего и умении его планировать, свободе действия, в темпах прогресса, убеждение в том, что пространство и время для пробных шагов и социальных экспериментов не ограничены. Трудности, встреченные в попытках интегрировать этот старый образ независимого приволья в новый образ взрывоопасного глобального соседства, вызывают глубокое беспокойство. Прежде всего их пытаются преодолеть традиционными методами, приложенными к новому пространству-времени; это миссионерские идеи «единого мира», трансконтинентальные авиаперелеты, глобальная благотворительность и т. п. Между тем отставание в экономической и политической интеграции и вместе с этим в эмоциональной и духовной сфере для нас совершенно очевидно.
10
Интересным исключением являются лица, получившие продвижение по службе, и участники высокомеханизированных подразделений. Между тем мужчины, чья эго-идентичность процветала во время военной службы, часто терпят крах после увольнения, когда оказывается, что война заставила их узурпировать более амбициозные прототипы, чем их ограниченная «мирная» идентичность могла удержать.