Можно сказать, что в данной работе я попытался сформулировать, как происходит взаимодополняющее влияние друг на друга истории жизни и собственно истории. Я утверждаю, что реальные клинические наблюдения и их выводы можно рассматривать одновременно и в связи с очевидными историческими процессами. В изучении столь важной для каждого человека проблемы идентичности мы в значительной мере руководствуемся мотивами, корни которых уходят в историю нашей собственной личности. Об этом я писал в автобиографической части одного из своих эссе (1975), и в своем мнении я не одинок. Многие представители науки и общественной жизни, мужчины и женщины, видят истоки рождения своих наиболее значимых идей в истории своей личной и профессиональной жизни. Эволюция терапевтического и теоретического направлений в моих исследованиях, о чем писал выше Д. Рапапорт и что подтверждалось результатами моих клинических исследований, изложенными ниже, убедила меня в необходимости разработки концепции идентичности – как и незабываемые события 1960-х (в 1963 году я преподавал в колледже), которые явились историческим обострением проблем идентичности у молодежи.
В переиздаваемом сборнике основное внимание сосредоточено на фундаментальном вопросе – месте психосоциальной идентичности в логике развития жизненного цикла человека. Здесь этот вопрос звучит так, как я понимал его в 1940-х и 1950-х годах.
1. Развитие эго и исторические изменения[1]
Клинические заметки
Люди, принадлежащие к одному этническому ареалу, одной исторической эпохе и экономической сфере, ведомы общими образами добра и зла. В своем бесконечном разнообразии эти образы отражают скрытую от глаз сущность исторических изменений; однако в форме современных им социальных моделей и убедительных прототипов эти образы приобретают решающую конкретность в развитии эго каждого индивидуума. В психоанализе психология эго не получила достаточной теоретической определенности. С другой стороны, историки продолжают игнорировать те простые факты, что все индивидуумы рождены матерями; что каждый из нас когда-то был ребенком; что все люди и народы вышли из своих детских; что путь развития индивидуума в обществе – это путь от колыбели к родительству.
Лишь объединившись, психоанализ с социальной наукой способны последовательно соотнести стадии жизненного цикла с историей общества. Этим вопросам посвящен настоящий сборник клинических записок, в котором представлены проблемы, примеры и теоретические соображения относительно того, в какой связи находится эго ребенка с современными ему историческими моделями.
Групповая идентичность и эго-идентичность
Оригинальные формулировки Фрейда, относящиеся к эго и его взаимоотношениям с обществом, лежали в русле общей линии его аналитической аргументации и социологических представлений эпохи. Тот факт, что Фрейд в своих первых работах по групповой психологии цитирует постреволюционного социолога Лебона, наложил свой отпечаток на последующие изыскания в области психоанализа толпы. Фрейд признавал, что «массы» Лебона являются обществом низкоинтеллектуальных и отказавшихся от собственной воли людей, наслаждающихся анархией в наступивший промежуток между двумя историческими эпохами и ведомых лидером как в своих наилучших, так и наихудших проявлениях. Такие массы существуют; определение не потеряло своей силы. Однако между данными социологическими наблюдениями и материалом, полученным при помощи психоаналитического метода, существует некий разрыв, а именно индивидуальная история, реконструируемая по эпизодам переноса и контрпереноса в ситуации наедине с терапевтом. Данный методологический разрыв привел в психоанализе к искусственному разделению объектов на «индивидуума-внутри-семьи» (или в окружении его семейных моделей, проецируемых на «внешний мир») и «индивидуума-в-массе», погруженного в не имеющую четких границ толпу[2]. Таким образом, к феномену и концепции социальной организации и ее влиянию на индивидуальное эго долгое время снисходительно относились как к неким «социальным факторам». В целом концепция эго была первоначально очерчена рамками уже существовавших и хорошо известных определений своих противоположностей – биологической идентичности и социологической «массы»: само же эго как индивидуальный центр организованного опыта и целеполагания оказывалось между молотом анархии примитивных инстинктов и наковальней беззакония коллективного духа. Можно сказать, что на место моральных координат бюргера, обозначенных Кантом как «звезды над головой» и «нравственный закон внутри», ранний Фрейд ставил внутреннюю идентичность и окружающую толпу, между которыми помещал объятое страхом эго.
1
Оригинальная версия данной работы впервые опубликована в журнале
2
Психоаналитик, с большим успехом разрабатывающий исторические аспекты, и в 1944 году не уставал повторять, что «даже среди огромной массы людей каждый обладает индивидуальностью, и в то же время он неиндивидуален, он частичка толпы, подчиненная психологическим законам, отличающимся от тех, которые действуют, когда он один, дома» (Zilboorg, 1944, p.6).
Если на минуту представить себе человека, который географически находится в одиночестве (а это может быть его дом), вопрос о том, действительно ли психологические законы, управляющие им как одиночкой, будут иными, чем те, что руководят им, когда он «в толпе», все же не столь однозначен. Не будет ли точнее сказать, что иной будет ситуация – а с ней и характеристики сознания и подвижности, доступные каналы коммуникации и способы самовыражения и действия? Нужно понимать, что человек может быть всегда одиноким психологически; что человек-одиночка – это «лучше», чем тот же человек «в толпе»; что человек, временно оставшийся один, перестает быть политическим животным и изымает себя из социального действия (или бездействия) на каком угодно классовом уровне; эти и другие стереотипы мне следовало озвучить здесь лишь для будущего анализа.