Когда индеец сиу, пребывая на вершине своего религиозного опыта, вбивает в собственную грудную клетку клинышки, привязывает их к веревке и танцует (в неописуемом трансе) до тех пор, пока веревка не затягивается и клинышки не начинают разрывать его плоть, так что кровь стекает ручьями по его телу, мы видим смысл в его экстремальном поведении: он обращает против себя некие изначально спровоцированные, а затем энергетически фрустрированные детские импульсы, «фиксация» на которых, как мы обнаружили, имеет решающее значение в коллективной идентичности сиу и индивидуальном развитии этого человека[5]. В данном ритуале «ид» и супер-эго явно противопоставлены друг другу, так же как в бесплодных ритуалах наших страдающих неврозами пациентов. Примерно то же значение имеют действия мужчин племени юрок, которые после близости с женщиной направляются в парную, где пребывают, пока не покроются потом и не смогут протиснуться через овальное отверстие в стене прямо в холодную речную воду; после чего они считают себя очистившимися и обладающими достаточной силой для ловли священного лосося. Очевидно, что данный ритуал – искупление, призванное восстановить самооценку и внутреннее ощущение безопасности. У тех же индейцев ежегодная оргия, устраиваемая после того, как коллективными усилиями река перегораживается дамбой, что позволяет наловить много лосося на зиму, очевидно, дает им разрядку, освобождая от перенапряжения и сводя на нет предшествующие искупительные жертвы. Но если мы попытаемся найти равновесие между этими известными нам экстремальными точками, если мы спросим себя, что же характеризует индейца, который не делает ничего из вышеописанного, а лишь предстает перед нами как тихий представитель этого племени, включенный в ежедневную рутину годового цикла работ, мы не найдем подходящей точки отсчета для описания. Для этого нужны малые признаки того, что человек где-то и когда-то, в минуты эмоциональных и мыслительных изменений, переживает вечный конфликт, проявляющийся в перемене настроения от депрессивно-неопределенно-тревожного через состояние, которое Фрейд называл «промежуточной стадией», затем по нарастающей к ощущению благополучия – и обратно («von einer übermässigen Gedrücktheit durch einen gewissen Mittelzustand zu einem erhöhten Wohlbefinden»). Однако является ли эта промежуточная стадия динамически ничтожной настолько, что определить ее можно, лишь указав на то, чем она не является; заявив, что ни маниакальная, ни депрессивная тенденция в тот или иной момент не наблюдается явно, что на поле боя эго происходит минутное затишье, что супер-эго временно покинуло поле боя и что в подсознании произошло перемирие?
Необходимость определить стадию сравнительного равновесия между различными «состояниями души» стала особенно актуальной для вынесения моральной оценки действий во время войны. У меня была возможность наблюдать поведение людей в относительно экстремальных условиях, а именно во время пребывания на подводной лодке (Erikson, 1940b). Здесь суровому испытанию подвергается эмоциональная пластичность и социальная гибкость людей. Ожидания героического свойства и фаллическо-локомоторные фантазии, с которыми вступает на корабль юный доброволец, в целом не могут быть выявлены в его ежедневной жизни на борту, в рутинных занятиях, в ограниченном пространстве, а также в той роли слепоглухонемого исполнителя, которая от него требуется. Чрезвычайная взаимозависимость членов экипажа и взаимная ответственность за жизнь и комфорт в исключительно тяжелых и длительных по времени условиях скоро вытесняет первоначальные мечты. Экипаж и капитан представляют собой некий симбиоз, управляемый не только формальными правилами. С удивительным тактом и мудростью создаются негласные договоренности, благодаря которым капитан становится нервной системой, мозгом и совестью всего этого подводного организма, воплощающего в себе одновременно идеально отлаженный процесс и проявление человечности, и благодаря которым члены экипажа мобилизуют свои внутренние компенсаторные механизмы (например, в коллективном использовании щедро предоставленной пищи), что позволяет экипажу выдерживать монотонность службы и при этом быть готовым к мгновенному действию. Такие автоматические взаимные адаптации к экстремальным условиям имеют «аналитический смысл» прежде всего там, где якобы прослеживается кажущийся регресс к состоянию первобытной орды, словесной летаргии. Однако если мы спросим, почему мужчины выбирают такой образ жизни, почему не отказываются от нее, несмотря на невероятное однообразие и подчас ужасающую опасность, и, кроме всего прочего, почему при этом они пребывают в здравии и отличном расположении духа, мы не сможем дать удовлетворительный ответ. В психиатрических дискуссиях довольно часто предполагается – на основании проводимых аналогий, – что такие организмы, экипажи, профессиональные коллективы являются регрессивными и мотивированы латентной гомосексуальностью или психопатическими тенденциями.
5
Как уже было подробно описано (Erikson, 1945), такая коллективная фиксация является важной частью общей инстинктивной саморегуляции культуры.