Столь ревностное усердие соседки, которая долгие годы надеялась женить своего сына на Светлане и, в общем-то, хорошо к ней относилась, имело свою вескую причину. Дело в том, что, по существующему законодательству, действовало положение статьи 306-5 Гражданского кодекса РСФСР, которая гласила:
В случае осуждения к лишению свободы, ссылке или высылке на срок выше шести месяцев, если в жилом помещении не остались проживать члены семьи осужденного, договор найма жилого помещения считается расторгнутым с момента приведения приговора в исполнение.
Иными словами, если Светлана получит приговор со сроком более шести месяцев, она останется на улице. И именно это вдохновляло Ткачеву в сложившейся ситуации. Соседка понимала, что, имея основания для улучшения жилплощади, поскольку они с сыном жили в одной комнате, после суда над Светланой – в случае, если приговор окажется более строгим, чем 6 месяцев, – сможет претендовать на освободившиеся комнаты.
Однокамерницы в Крестах быстро просветили Светлану относительно грозящей ей перспективы остаться без жилья и потерять ленинградскую прописку. Да она и сама ясно представляла себе: поскольку ее брак с Азадовским не зарегистрирован, то и вернуться ей будет некуда.
Тем не менее Светлана и далее придерживалась бы своей линии, если бы дело не взял в свои руки опытный Брейман. Действовал он вполне в том стиле, который был описан В. Буковским:
Адвокат – помощник только по уголовным делам. В политических делах, как правило, адвокат – помощник КГБ, ими же и назначенный, или, официально говоря, «допущенный». И если следствию, наседкам, свидетелям и юридической безграмотности объединенными усилиями не удалось довести гражданина Н. до раскаяния – за дело принимается адвокат. Он не только откроет кодекс, но и на случаях из своей практики покажет, что чистосердечное раскаяние есть смягчающее обстоятельство.
Так и произошло. Во-первых, Брейман начисто отмел все порывы Светланы взять на себя ответственность за наркотик, инкриминируемый Азадовскому. Хорошо понимая, что и кто стоит за этим делом, Брейман с раздражением отзывался о Константине Марковиче, «втянувшем» его подопечную в такую некрасивую историю. Во-вторых, он доходчиво объяснил Светлане, что полное отрицание вины при собранных следствием доказательствах «к хорошему не приведет». То есть суд не только не поверит Светлане, но и, возможно, будет настаивать даже не на 4-й части 224-й статьи (неоднократное хранение), а на первой (с целью сбыта или сбыт), которая предусматривает до 10 лет лишения свободы и считается тяжким преступлением со всеми вытекающими отсюда не менее тяжкими последствиями.
Если же Светлана поведет себя «правильно», то есть признает факт приобретения наркотика для собственного употребления, то и адвокату будет легче избавить ее от эпизода с найденными «крупицами», поскольку это доказательство добыто следствием с серьезным нарушением УПК. Таким образом, обвинение Светлане будет переквалифицировано на часть 3 статьи, которая предусматривает в максимальном своем виде до трех лет лишения свободы. А с учетом признания вины и того, что эта судимость – первая, она получит если не условный, то минимальный срок и тогда сможет через несколько месяцев подать на условно-досрочное освобождение; а в лучшем случае – и вообще предусмотренные той же частью «исправительные работы сроком до одного года».
И наконец, желая противопоставить показаниям соседки Ткачевой и характеристике из жилконторы хоть какой-то позитив, Брейман пригласил в качестве свидетеля защиты приятельницу Светланы – Майю Цакадзе, вокалистку модного в то время ансамбля «Поющие гитары».
После почти двух месяцев в Крестах Светлана понимала разницу между параграфами своей статьи и уж точно – между сроками заключения. И, не видя лучшего выхода, она пошла на сделку. Если на предварительном следствии она отказывалась от признательных показаний, то на суде полностью признала вину по части 3 статьи 224 УК, тем самым оговорив себя. Выступая в 1988 году на пересмотре дела Азадовского, Светлана скажет:
Когда на закрытие дела пришел адвокат Брейман, я естественно ухватилась за него, как утопающий хватается за соломинку. Я очень в него поверила, а он, готовя меня к суду, сказал: «Делать нечего, ты должна признать свою вину. Азадовскому все равно ничем не поможешь, дело его ведет КГБ, и песенка его спета». Брейман сказал мне, что если я признаю свою вину, то, может быть, получу полгода и сохраню квартиру, поэтому на суде я признала свою вину. Мои показания на суде были самооговором, впрочем, в том состоянии, в котором я тогда находилась, я могла признать что угодно и подписать что угодно. В тот момент у меня наступило полное безразличие к происходящему.