Монотеизм еврея представляет собой поэтому в действительности политеизм множества потребностей... Бог практической потребности и своекорыстия — это деньги.
Деньги — это ревнивый бог Израиля, перед лицом которого не должно быть никакого другого бога» \ «То,— говорит далее Маркс,— что в еврейской религии содержится в абстрактном виде — презрение к теории, искусству, истории, презрение к человеку, как самоцели, — это является действительной, сознательной точкой зрения денежного человека, его добродетелью...
Химерическая национальность еврея есть национальность купца, вообще денежного человека.
Беспочвенный закон еврея есть лишь религиозная карикатура на беспочвенную мораль и право вообще, на формальные лишь ритуалы, которыми окружает себя мир своекорыстия» 12 13.
Таким образом, религиозные догмы иудаизма Маркс объясняет как «ритуалы» мира своекорыстия, который нашел благодатную почву для развития как раз в буржуазном обществе. Эпоха первоначального накопления, выдвинув на первый план ростовщиков, купцов, торгашей во всех их проявлениях, предпринимателей, делающих деньги, обострила противоречия между политической властью и властью денег. «Еврейский иезуитизм,— говорит Маркс,— тот самый практический иезуитизм, который Бауэр находит в талмуде, есть отношение мира своекорыстия к властвующим над ним законам, хитроумный обход которых составляет главное искусство этого мира»14. Соглашаясь с Бауэром в том, что иудаизм оказывается крайне бедным в теоретическом отношении, Маркс объясняет причину и этого явления. «Еврейство,— говорит он,— не могло дальше развиваться как религия, развиваться теоретически, потому что мировоззрение практической потребности по своей природе ограничено и исчерпывается немногими штрихами.
Религия практической потребности могла по самой своей сущности найти свое завершение не в теории, а лишь в практике — именно потому, что ее истиной является практика.
Еврейство не могло создать никакого нового мира; оно могло лишь вовлекать в круг своей деятельности новые, образующиеся миры и мировые отношения, потому что практическая потребность, рассудком которой является своекорыстие, ведет себя пассивно и не может произвольно расширяться; она расширяется лишь в результате дальнейшего развития общественных условий» !.
Говоря о соотношении иудейства и христианства, Маркс подчеркивает неспособность христианства преодолеть эгоизм и своекорыстие — основу иудаизма. Призывая к «смирению», к обузданию своекорыстных потребностей в земной жизни, христианство обещает вознаграждение «на небесах» в виде удовлетворения тех же потребностей.
Отметив неспособность христианства устранить истоки иудаизма, Карл Маркс подчеркивает, что эту задачу не в состоянии решить и современное ему «гражданское», то есть буржуазное общество. «Мы объясняем,— говорит он,— живучесть еврея не его религией, а, напротив, человеческой основой его религии, практической потребностью, эгоизмом.
Так как реальная сущность еврея получила в гражданском обществе свое всеобщее действительное осуществление, свое всеобщее мирское воплощение, то гражданское общество не могло убедить еврея в недействительности его религиозной сущности, которая лишь выражает в идее практическую потребность». Заключая статью, Маркс еще раз подчеркивает, что «сущность современного еврея мы находим не только в пятикнижии или в талмуде, но и в современном обществе,— не как абстрактную, а как в высшей степени эмпирическую сущность, не только как ограниченность еврея, но как еврейскую ограниченность общества». Отсюда следовал и практический вывод: «Как только обществу удастся упразднить эмпирическую сущность еврейства, торгашество и его предпосылки, еврей станет невозможным, ибо его сознание не будет иметь больше объекта...» «Общественная эмансипация еврея,— заключает Маркс,— есть эмансипация общества от ев~ рейства» 15 16.
Вопроса соотношения христианства и иудаизма касался и Ф. Энгельс в статье «Бруно Бауэр и первоначальное христианство». К этому времени (1882 г.) сам «еврейский вопрос» в известном смысле осложнился. Но Энгельс касался в данной статье прежде всего истории. Он, в частности, поставил вопрос о том, почему христианство могло стать «мировой религией», тогда как иудаизм к этому не был способен. «...На Востоке,—говорит он,— свирепствовала система религиозных запретов, которая не мало способствовала наступившему в конце концов упадку. Люди двух разных религий — египтяне, персы, евреи, халдеи — не могут вместе ни пить, ни есть, не могут выполнить совместно ни одного самого обыденного дела, едва могут разговаривать друг с другом». «Это отделение человека от человека,— по мнению Энгельса,— было одной из основных причин гибели Древнего Востока. Христианство не знало никаких вносящих разделение обрядов, не знало даже жертвоприношений и процессий классической древности. Отрицая, таким образом, все национальные религии и общую им всем обрядность, и обращаясь ко всем народам без различия, христианство само становится первой возможной мировой религией» *.