--Ты дурак, мой драгоценный внук,
А поумнеть пора - уж лет тебе немало.
Я сына своего сто раз предупреждала,
Что отпрыск у него - изрядный обормот,
С которым горюшка он досыта хлебнет.
Мариана.
--Но, бабушка...
Госпожа Пернель.
--Никак, промолвила словечко
Тихоня внученька? Смиренная овечка? Ох,
скромница! Боюсь, пословица о ней,
Что в тихом омуте полным-полно чертей.
Эльмира.
--Но, маменька...
Госпожа Пернель.
--Прошу, дражайшая невестка,
Не гневаться на то, что выскажусь я резко.
Была б у них сейчас родная мать в живых,
Учила б не тому она детей своих
И эту дурочку, и этого балбеса.
Вы расточительны. Одеты, как принцесса.
Коль жены думают лишь о своих мужьях,
Им вовсе ни к чему рядиться в пух и прах.
В парадизе кто-то натужно кашлял. Издалека слышались мажорно-лукавые аккорды оркестра. Огни рампы под сердце били госпожу Пернель. Козыбаев повел глазами на подчиненных - в полумраке на лицах обнаружил отрешенность и предвосхищающие улыбки. И снова повернулся к сцене.
Им вовсе ни к чему рядиться в пух и прах, коль жены думают лишь о своих мужьях. В пух. В прах. Прах? Тлен и прах. Прах - пыль, сухая гниль. Сгнившие останки. Останки чего? Кого? Человека! Зеленого человечка, устремившегося на таран пассажирского лайнера, и - американского летчика, тычащего большим пальцем в землю! Их смердящий, выворачивающий кишки тлен и прах! Все суета, все приходяще, тлен - вечен! Говорят о том, что моё Дао велико и не уменьшается. Если бы оно уменьшилось, то после долгого времени оно стало бы маленьким. Не уменьшается потому, что оно является великим. Я имею три сокровища, которыми дорожу: первое - это человеколюбие, второе бережливость, а третье состоит в том, что я не смею быть впереди других. Я человеколюбив, поэтому могу стать храбрым. Я - бережлив, поэтому могу быть щедрым. Я не смею быть впереди других, поэтому могу стать умным вождём. Кто храбр без гуманности, щедр без бережливости, находясь впереди, отталкивает тех, кто находится позади, - тот погибает. Кто ведёт войну из-за человеколюбия, тот побеждает, и возведённая им оборона - неприступна. Естественность его спасает, человеколюбие его охраняет. Кто это? Ян Хин-шун? Что-то их китайской философии...
Дорина
--Я слишком вас люблю, и никакая сила...
Оргон
--Да не желаю я, чтоб ты меня любила!
Дорина
--А я люблю! Люблю! Хотя бы вам назло.
Оргон
--Вот как?
Дорина
--И до того на сердце тяжело
Ведь скоро станете вы притчей во языцех.
Оргон
--Уймись!
Дорина
--Уж лучше бы оставить дочь в девицах.
Оргон
--Ехидна! Кончишь ли ты изливать свой яд?
Дорина
--Вы злитесь? Ай-ай-ай! Ведь гнев приводит в ад!
Почему в ад? Подземное царство? Кто грешник? Оргон? Душа его подвергнется мученьям! Лишь проявляя мудрость - ада избежишь. А что мудрость? Если не уважать мудрецов, то в народе не будет ссор. Если не ценить драгоценных предметов, то не будет воров среди народа. Если не видеть желаемого предмета, то не будут волноваться сердца народа. Поэтому управление мудрого человека делает их сердца пустыми, а желудки - полными. Оно ослабляет их волю и укрепляет их кости. Оно постоянно стремится к тому, чтобы у народа не было знаний и страстей, а имеющие знание не смели бы действовать. Осуществление недеяния мудрецом всегда приносит спокойствие. Опять китайская философия!
Козыбаева осторожно тронули за плечо.
--Нургали Аширович. - шептали в темноте. - Обратите внимание на игру Тартюфа!
Тартюф
(садясь)
--Итак, оправились вы от недуга злого?
Эльмира
(садясь)
--Спасибо, все прошло, и я вполне здорова.
Какого недуга? Чьего недуга? Господи! Опять он! Тартюф! Зеленый человечек! Исчезни! Пропади!
Тартюф
--Что для небес мои смиренные мольбы?
И все ж с усердием молился я, дабы
Скорей вам небеса послали исцеленье.
Ты мне?! О черт! Какого исцеленья?! Лишь разве только сон? Иль явь? Прошу у Бога избавленья! Аллах, избавь меня, избавь! Зеленый человечек - и сон во мне, и явь!
Тартюф
--Мне ваше здравие столь дорого, что впредь
За счастье бы почел я вместо вас болеть.
Ты лжешь! Ты нагло лжешь, зеленый человечек! Темно... Темно... Зажгите свечи!
Тартюф
--Возможность вам служить за счастие почту.
О - да! Ведь ты за мной пришел? Смердит, и дух ужасный... Я не готов. Рука... Нога... Где голова? И рампа гаснет. А ты мне сладостен, зеленый человечек... Ну что ж мы в темноте? Подайте ж свечи!
Тартюф
--Польщен доверьем вашим крайне.
Скрыть не могу от вас: и мне
Столь с вами сладостно побыть наедине,
Что я давно молил об этом провиденье
И дожил наконец до дивного мгновенья.
--Нургали Аширович! Нургали Аширович! Ну, как вам Тартюф? В нем есть такое! Правда? Необычное! Притягательное!
Да, правда. И я дожил до дивного мгновенья... Будь проклят ты! И летчик тот из сновиденья! Иль нет...Но дух!.. Но смрад! Аллах! Здесь не театр - ад!
Тартюф
--О, тут найдете вы во мне единоверца!..
В зале грохнули аплодисменты и смех, актер опять выкинул удачное па.
--Нургали Аширович! Нуреке! В перерыве позвать этого Тартюфа?
Козыбаев, плохо видя кто говорит, бросил через плечо:
--Нет-нет. После спектакля я сам побеседую с труппой.
Когда объявили антракт, он в сопровождении режиссера, худрука, директора театра и своих приближенных ходил по фойе и рассматривал художественные фото актеров. Руководство театра просило помощи в ремонте, а он, незаметно морщась, тревожно спросил:
--Вроде как запашок у вас в зале. А? Что за запашок? Чем-то вроде несет. Нет? Нет?
Все дружно начали вертеть носами и тянуть воздух.
--Почудилось, Нургали Аширович!
--Может, почудилось. - хмуро согласился он.
Проклятие! Эта вонь удушит! Нет избавления!
Он недовольно поморщился и тронулся к следующим фотопортретам.
--С ремонтом поможем. Из внебюджетных средств. - Он посмотрел на режиссера, семенящего рядом. - Темно в зрительном зале. Задумано так?
В этот момент увидел Муратидзе, с улыбкой спешащую к нему, и сам в ответ разулыбался. Она протянула ладошку, Козыбаев с удовольствием её пожал.
--Наслышана! Все газеты мира сообщили о вашем поступке! Как вы? Как здоровье?
--Да вот. Повоевали немного. - скромно сказал Козыбаев. - В госпитале отлежался. В Германии.