--Я и говорю. Устраивают. Только с неё возьмешь? Этот куплет мы спели, она не собирается их возвращать. Де-фолт!
--Ну, и...
--И помогу я тебе, Иван Иваныч, считай задаром. Символически. Десять процентов я завтра должен увести с собой.
--Ско-олько? Охренел, Булат? Десять процентов! - Иван Иванович медленно поднялся из-за стола. - Это не серьезно! Пять процентов. Пять! И то много. Остальные сорок пять после победы.
--Не катит. - качнул головой Булат-Сифон. - После победы никто ничего не возьмет. Не у кого будет. Или ты, Иван Иваныч, надеешься найти в её доме сундуки с изумрудами? Хотя... Хер его знает... Ладно, семь. Но не меньше!
--Шибер косоглазый! Ладно! Семь - так семь! Завтра с утра получишь. С таможней помочь?
--Не беспокойся, Иван Иваныч. С таможней в порядке.
--Лады.
Ударили по рукам. Опять спустились в кают-компанию обмыть соглашение.
--Теперь можно и расслабиться. - Булат-Сифон весело посматривал на Ланцета. - Можно и оттянуться! Молочком.
Выпили армянского коньяка, любимого коньяка Ивана Ивановича. Никакие Камю, Метакса и прочие не сравнятся с армянским, считал он. Только истинные любители с тонким вкусом могут по-настоящему оценить этот солнечный напиток. Держались все непринужденно, шутили, смеялись.
--Я вот, смотрю, Булат-Сифон, вы с помощником дополняете друг друга. поделился наблюдениями Иван Иванович. - Булат по фене - означает нож. А Ланцет по медицински - тоже нож. Арсенал!
--Действительно. - удивился Булат-Сифон. - Я на это не обращал внимания. А у тебя, Иван Иванович, погоняло по фене тоже, прямо прокурорское!
-- А ты думал! Знаешь, сколько мне лет? - вдруг спросил Иван Иванович. - Много! Помнишь песенку про вора, у которого отец прокурор? Жалостливая такая, наша, воровская. Раньше частенько напевали. Так вот, сочинили её про меня. У меня ведь отец прокурором в войну был, и до войны, и после. Ба-льшая сука! Собственноручно сдал меня синичкам по малолетке. И в зону определил, а потом приезжал, и на свиданках читал мне странички из краткого курса истории ВКПБ. Воспитывал. Пацанам конфеты и сало возили, а мне этот гад - толстую книгу. Песню, правда, немного переделали, у меня по-другому было. Помню, под Иркутском сидел - мороз, стужа, по щелям ветер воет, в бараке торчим, дубеем, раз - к барину вызывают. Оказывается, папочка прикатил, семьсот километров махнул, соскучился. Упрятал меня, и хоть бы угрызение совести на лице. Ни хрена! Лицо одухотворенное, мечтательное. Я тебе говорит, сын, сказать хочу о товарище Сталине. О нашем вожде и о партии большевиков, которые строят коммунистическое общество. Когда приедешь из лагеря - (звучало так, будто здесь лагерь пионерский) - много почитаешь литературы. А пока я сам расскажу. И заводил старую пластинку о светлом будущем через пятнадцать лет. Декохт у меня, голодуха, его самого сожрал бы, а он мне с бубновым заходом: "Ты, сын, не переживай, что я бердыч не привез. Соскучился, в спешке собирался, ну и забыл. Ведь ты и без того рад меня видеть? Ведь правда? Ведь так?" Семь раз паскуда приезжал, и только один раз привез кило комкового сахара и пачку папирос "Казбек". Вот, в честь папашки и погоняло получил прокурорское: Иван Иванович. Домой я, конечно, не вернулся, на товарняк - и во Владивосток, в порту приворовывал, кормился, пока снова не влетел. Там, кстати, и море залюбил. Ну, а как влетел, попал в одну из приморских зон, где и познакомился с Седым. У него с юности клок седых волос на башке был. Торчал белый пучок среди каштановой кущи. А через много лет, когда Седой тянул не знаю, какой уже срок, и ты с ним встретился в Приморье. Так?
--Так. - охотно отозвался Булат-Сифон. - Я тогда в Сибирь прикатил на заработки, народ там богатый был, беспечный. Для воров - Клондайк. Летом ездил работать, на зиму - назад, в Алма-Ату. Жил как король на именинах. Но в Тынде раз замели меня, шестаков развелось - тьма, вот один алеха, мразь, и заложил. Ссученым вором оказался дружбан мой. Я и под Иркутском отмечался, и под Красноярском, а с Седым встретился - да, в Приморье, в N-ской зоне. Любил Седой пожить. Баб любил, на юбки деньги спускал, и не жалел. От того и погиб, дурак. Я в Волгоград специально мотался, все выяснил. У Мурки бареха есть - вертолетом шворится, кликуха Мессалина, на неё и позарился Седой. А разработал всю канитель Грек, Муркина рука правая. Потерял Седой осторожность на старости, ну - судьба такая. - улыбнулся и закончил Булат-Сифон.
Они проговорили ещё долго - темно не становилось: белые ночи. Рында на теплоходе Ивана Ивановича отбила час, когда разошлись спать. Перед тем, как потушить свет, Ланцет запер двери на ключ, а ключ оставил в замке. В Питере было прохладно, погода не алма-атинская, они укрылись теплыми одеялами и вскоре погрузились в сон.
В шесть утра, когда сон самый глубокий, а на верхней палубе охраны не осталось, возле теплохода на воде начали булькать пузырьки. Через несколько мгновений - чудовищный взрыв раздался рядом с судном. Теплоход подбросило волной и ударило бортом, за которым свешивались автомобильные шины - о стенку. Подкинуло и яхты, пришвартованные неподалеку, и учебные корабли, и шхуны запрыгали по волнам. Взвыли сирены, палубы начали наполняться людьми и гвалтом. Двое убегали с причала, охрана открыла пальбу и уложила обоих. Когда подбежали, обыскали убитых - документов не нашли, люди неизвестные, особых примет нет. Значит, был третий, или, может быть и четвертый, те, кто находились под водой, а эти, наверху, их страховали. Иван Иванович оценивал ситуацию, Булат-Сифон и Ланцет, полураздетые, находились тут же. Понаехало ментов и фэсбэшников, пожарников, эмчеэсовцев, несколько машин скорой помощи прибыли друг за дружкой. На теплоходе повреждений не нашли, за исключением мелких - на полубаке по правому борту - небольшая течь. Следаки и оперативники производили замеры, опросы свидетелей и пострадавших, то и дело сверкали фотовспышки репортеров. Никто ничего не понимал - полная неразбериха и бедлам! Версии у газетчиков рождались совершенно фантастические, нереальные, вызывающие у Ивана Ивановича злую усмешку. Типа: к трехсотлетию Петербурга американская подлодка выпустила торпеду по "Андрею Красину". Только в пьяной невыспанной башке может родиться такая дурь! Ну и что-то в этом роде. Лишь к двенадцати часам дня напряжение начало спадать, течь заделали пластырями и распорками, менты и фэсбэшники отвалили, но теплоход все-таки требовал расходов и докового ремонта.