— Значит, все ж таки воровал? Кому верить?! А? Атамбай! Ведь я его, козла, из дерьма вытащила! — она листала документы, разжигаясь и разжигаясь. За последнее время стала раздражительной, вспыльчивой, заводной. Мужики на фирме шептались: не трахает никто, вот и бесится. Такая яркая сука — и без кобеля. Те, кто пытались ухаживать, получали свирепый отворот, а сама симпатий ни к кому не питает. — Чем больше человеку делаешь добра, — сказала она, водя накрашенным ногтем по графам, — тем они неблагодарнее. Это надо! Смотрит так преданно, готов скушать от умиления — а за спиной хапает внаглую! Короче! Сегодня езжай на склад, нет, сейчас, и вышвырни его к чертовой матери! Чтоб духу не было!
Она распахнула сейф, достала печать, тиснула в углу, расписалась и кинула документы Атамбаю.
— Когда поступает предоплата от латышей?
— Как только отправим вагоны за первую партию, по условиям договора. Они заинтересованы в этом.
— Иди.
Атамбай собрал со стола листы и вышел. Мурка посмотрела в окно. Там, на дереве, прыгали воробьи, а на ближней ветке чистила перья горлышка.
Такой холод, где они ночуют? А зимой? Наверное забиваются по чердакам, по подъездам, по различным щелям. Или в гнездах? И в дождь? И в снег? Без крыши? А интересно, самка с самцом, в одном гнезде спят? А у многих птиц даже гнезд нет. Так, перелетная жизнь. На морозе, на ветру, под тонким слоем перьев… Хорошо, что не родилась птицей! А может, птицам даже лучше. У них нет мозгов, значит, и переживать не за что. Вон, перья дочистит, и вспорхнёт крошки искать. Беззаботная жизнь! Хотя… Они ведь тоже детей кормят, значит, имеют обязанности, жилье строят, дерутся. За что им драться?! В какой-то книге читала про галочью любовь. Странно… Птицы — любят. Раз они умеют любить, значит, умеют и ненавидеть! Может от того и дерутся. В той книге было написано, что галки сохраняют верность супругам всю жизнь. Вот тебе и птица! Но жизнь у них неустроенна, как ни крути. Хорошо, что не родилась птицей!
Горлышка взлетела, напуганная проходившим пацаненком.
Встряхивая каштановыми волосами, вошла секретарша.
— Клеопатра Алексеевна, к вам женщина.
— Кто?
— Не знаю.
— Ну, давай.
В приоткрытую дверь втиснулась молоденькая казашка с ребенком на руках, поздоровалась с порога и там же остановилась.
— Вы кто? — Мурка рассматривала посетительницу, пытаясь вспомнить лицо. Но оно ей ничего не говорило.
Та сделала пару робких шагов вперед.
— Мой муж работал у вас.
— Муж?
— Да. Алмаз его звали.
— Та-ак…
— После Нового года его в тюрьме убили.
— Кхм… Кхм… У вас ко мне, кхм, ко мне дело?
— Дело? Нет, нет дела.
— А что же? Зачем вы пришли?
— У меня нет к вам дела. Мне нечем сына кормить. — кивнула на сверток в руках.
Мурка вышла из-за стола, и медленно вышагивая, рассматривая незнакомку, склонив голову набок — приблизилась к ней. Подняла край одеяльца — внутри спал человечек с крохотным личиком, соска лежала рядом с подбородком.
— Как зовут?
— Как отца. Алмаз.
— А похож! Кхм! Кхм! Точно похож!
Опустила одеяльце, прошла к вешалке, достала из плаща сигареты и закурила. Разгоняя дым, спросила:
— Где вы живете?
— У нас нет жилья. Снимаем квартиры. То — там, то — там. Где дешевле.
Мурка ещё раз глянула на ребенка — и тут он заплакал. Мать начала качать его и улюлюкивать, успокаивать — тщетно. Мальчишка орал.
— Скажите, как вас зовут?
— Меня? — словно удивилась незнакомка. — Меня Алтынай.
— Вот что, Алтынай. Вашу проблему мы решим.
Она вызвала начальника экономического отдела, вскоре тот вбежал, на ходу дожевывая баурсак и выпучив глаза, готовый ко всему, знавший от секретарши, что у шефини дурное настроение. Но она жизнерадостно распорядилась:
— Атамбай уехал на склад. Найди его, найди юристов, вместе оформите что надо, и этой женщине, — показала на Алтынай, — купите двухкомнатную квартиру. Сегодня! — Мурка взяла со стола еженедельник «Шара-бара» и всучила опешившему экономисту. — Вот объявления. Кроме того — выдашь ей пять тысяч. Атамбаю скажешь — я велела. Всё!
Те моментально исчезли. Алтынай семенила в коридоре за начальником отдела в полной растерянности.
— Вы мне выдадите пять тысяч тенге? Сегодня?
— Э-э! Ты что, из аула приехала? Пять тысяч долларов! Конечно сегодня! Ну и ну!
Мурка выбралась из офиса, уехала с охранниками на синем мерседесе. Через пятнадцать минут стояла у оградки могилы и открывала дверцу, откручивая приржавевший болт. Положила цветы и села на корточки, глядя в землю.
28
В зрительном зале медленно погас свет, сначала чуть слышно, а затем громче и громче, из стереоколонок плеснула жизнерадостная увертюра, включились софиты и малиновый занавес побежал в стороны. На сцене, за декорациями, происходили запоздалые приготовления, мелькали последние тени убегающих рабочих. В русском драматическом театре гастролирующая труппа из России давала комедию Мольера «Тартюф или обманщик».
Козыбаев со свитой устроился в первом ряду, посещение спектакля сидело в плане мероприятий акима, согласованное с руководителем аппарата и заведующим отделом культуры. Завкульт робко жаловался на недостаток внимания к своим проблемам, интеллигенция, мол, ропщет. Это — конечно, не так, на различных встречах и мероприятиях интеллигенция проявляла благосклонность к акиму, но, зато при случае, требовала свое. Впрочем, требовала мало. Кого-то лишь надо публично похвалить, кому-то — сделать назначение, другому пожать руку при встрече. Ему это ничего не стоило, но отдача — большая. Интеллигенция честолюбива, а на честолюбии можно играть.
Аким откинулся в кресле и закинул ногу на ногу, готовый расслабиться. Но все же, даже в расслаблении он казался вождем.
На авансцену между тем вынеслись первые действующие лица.
В парадизе кто-то натужно кашлял. Издалека слышались мажорно-лукавые аккорды оркестра. Огни рампы под сердце били госпожу Пернель. Козыбаев повел глазами на подчиненных — в полумраке на лицах обнаружил отрешенность и предвосхищающие улыбки. И снова повернулся к сцене.