их типов, Ортис с минуту прищурясь его разглядывал, Значит, вы специально ради меня приехали в Волльюр? спросил он и, прежде чем тот успел ответить, задал следующий вопрос: сколько вам заплатят за интервью? я все время смотрела на Алена и видела, что у него потемнело лицо, Ох! сказал Андре, все же немного смутившись, тут ведь не в деньгах дело, Ах вот как! проскрипел Ортис, тем лучше, для меня, разумеется, а то я было подумал, что, отказываясь дать интервью — а я никому не даю интервью, и вы, как журналист, должны это знать, Я знаю, поспешно вставил Андре, но именно поэтому… помню, Ортис махнул рукой, будто отгоняя назойливую муху: именно поэтому никакого интервью с Ортисом не будет, однако, подумал я, раз уж вы специально ради меня тащились в такую даль, а теперь будете вынуждены несолоно хлебавши возвращаться в Париж, надо бы хоть как-то вознаградить вас за ваши труды, я полагал, чек на пятьдесят тысяч вас бы устроил, но, поскольку вы в деньгах не заинтересованы, он отодвинул недопитый бокал и поднялся, тем лучше для меня, богатому черти деньги куют, до скорой встречи, дети! он помахал нам рукой, после чего подошел к Гажо и потрепал его по плечу: коли уж попали в Волльюр, загляните в церквушку святой Агаты, не пожалеете, начало двенадцатого века, сами увидите, и я нисколько не удивлюсь, если, преклонив перед алтарем колена, вы воскликнете: милосердный Господь и святая Агата, не откажите в просьбе: чтоб его разорвало, этого проклятого старика! когда он вышел, мы довольно долго молчали, наконец Андре пододвинул свободный стул и сел, помню, он закурил и сказал: один ноль в его пользу, Извини, сказал Ален, Не за что, сказал Андре, матч еще не закончился, после чего, обернувшись, позвал: Франсуаза! а когда она подошла, сказал: познакомьтесь, это Франсуаза, а это мои друзья — Сюзанна и Ален, она и правда чем-то напоминала хрупкий цветок, но самым поразительным в ней были огромные карие глаза, пожалуй, слишком большие и тяжелые для ее маленького лица, Андре совершенно не обращал на нее внимания, она же за все время, что мы просидели за одним столом, не произнесла ни слова, Андре заказал виски, Как ты считаешь, наклонился он к Алену, старик уже кончился? Нет, сказал Ален, он еще покажет, на что способен, Пока один ноль в его пользу, повторил Андре, но я упрям, это игра, а я люблю азартные игры и люблю выигрывать, шеф меня вызвал и спросил: ты, кажется, собираешься в отпуск? Собираюсь, ответил я, А на юг прокатиться не хочешь? Куда, например? я на это, Ну, скажем, в Волльюр, я сразу смекнул, что у него на уме, и говорю: думаю, в Кремль к господину X. легче прорваться, чем к этому старикану, он за три года не дал ни одного интервью, а журналистов на дух не выносит, а мой шеф: знаю, потому и предлагаю именно тебе смотаться в Волльюр, тут я, сами понимаете, попался, Хорошо, говорю, через неделю будет у вас интервью с Ортисом, На этот раз ты просчитался, сказал Ален, да и я не думал, что он тебя так отделает, Подожди, сказал Андре, пока счет один ноль, лобовая атака не удалась, но к старику ведь можно подкрасться с фланга, вы здесь давно? Вторую неделю, сказал Ален, Две недели — это ж уйма времени, сказал Андре, предостаточно, чтоб усечь, как старикан коротает дни, отлично, чихать я на него хотел, и видеть мне его больше незачем, я у вас возьму интервью, куда приятней, чем выспрашивать вонючего козла, а к святой Агате этой я и впрямь загляну, преклоню перед алтарем колена и скажу: милосердный Господь Бог и святая Агата, не оставьте своими заботами моих верных друзей, Сюзанну и Алена, которые вызволили меня из беды, старикана кондрашка хватит, Нет, сказал Ален, мы тебе такого интервью не дадим, помню, Андре допил виски, отставил стакан и сказал: шутишь, такой случай подворачивается раз в жизни, ты понимаешь, как после этого интервью подскочит спрос на твои картины, у тебя небось денег не густо? Не густо, сказал Ален, но такое интервью я тебе дать не могу, Андре все еще не верил: ты это серьезно? Более чем, тогда Андре: о'кей, поступай, как знаешь, для тебя благородная поза дороже денег, что ж, дело хозяйское, поищу другие пути, На прислугу Ортиса не рассчитывай, сказал Ален, ты из них слова не вытянешь, он для этих людей бог, Ладно, ладно, сказал Андре, за меня не тревожься, богам можно молиться, богов можно предавать, я что-нибудь придумаю, потом мы возвращались домой, уже стемнело, мы остановились возле бассейна с карпами, на площади не было ни души, в какой-то из боковых улочек молодой голос напевал песенку, которая нам с Аленом очень полюбилась: Клубника и малина, чудесное вино, красотки-поселянки — все минуло давно, Поцелуй меня, сказала я, а потом сказала: я счастлива, любимый, я очень счастлива, Я тоже, сказал он, а потом добавил: все говорят, Ортис кончился, но это неправда, он еще покажет, на что способен, это чудовище — гений, Я его иногда боюсь, сказала я, А я — нет, но полюбить бы не смог, Зачем он нам рассказал про попугаев? спросила я, это было ужасно, думаешь, он в самом деле их отравил? Да, сказал Ален, наверняка отравил, но зачем было рассказывать, не понимаю, не могу раскусить этого типа, обычно мне ясно, почему человек поступает так, а не иначе, но стоит ему выкинуть что-нибудь эдакое или ляпнуть, — все, конец, невозможно угадать, что за этим кроется, иногда мне кажется, что он просто презирает людей и ему нравится их унижать, а иногда, что дело тут совсем в другом, В чем? спросила я, Если б я знал! порой мне кажется, он так в себя влюблен, что по временам должен себя ненавидеть и чувствовать к самому себе отвращение, помню, я тогда сказала: я б не могла тебя ненавидеть или испытывать к тебе отвращение, Ален рассмеялся: ох, это ж разные вещи! любить самого себя и любить другого человека — совсем не одно и то же! потом, помню, мы шли молча и я думала, что уже скоро мы будем одни в темноте нашей комнаты, переходящей в чуть более светлый сумрак ночи, и в этой темноте Ален меня обнимет, иногда в те две недели мне казалось, что дни, заполняющие промежутки между ночами, лишь для того существуют, чтобы с каждым часом приближать ночную пору, ворота как всегда, как в любое другое время, были закрыты, но на этот раз нам не понадобилось звонить, потому что старый Пабло сидел перед своей сторожкой и, едва нас увидев, поднялся и прихрамывая подошел к воротам, чтобы их открыть, Добрый вечер, дети, сказал он, чудесная ночь, правда? цикады, помню, оглушительно стрекотали вокруг, Да, сказал Ален, здесь почти все ночи чудесные, Человек стареет, сказал Пабло, я вот сижу и вспоминаю, что в такую же ночь, как сегодня, лежал на краю виноградника с раздробленной ногой и думал, успеют ли товарищи меня найти прежде, чем вся кровь из меня вытечет, как вино из дырявого бурдюка, или же нагрянут белые и прикончат меня на месте, разные мысли тогда лезли в голову, но больше всего хотелось пить, только не было сил достать висящие рядом гроздья, наконец как-то мне это удалось, я сорвал одну кисть, она была холодная, тяжелая и черная, чернее ночи, никогда еще виноград не казался мне таким вкусным, думаю, не будь его, я б не дотянул до рассвета, В каком это было году? спросил Ален, В тридцать восьмом, ответил Пабло, осенью тридцать восьмого, Мне тогда было четыре года сказал Ален, У вас еще есть время, сказал Пабло, каждый отыщет свою кисть винограда, когда придет час, надо только чуток поднатужиться, потом мы шли по длинной аллее между черными кипарисами, дом был погружен в темноту, только на втором этаже, в мастерской Ортиса, горел свет, это была единственная во всей вилле комната, которую мы не видели, знали только, что она огромная и что высокие ее окна выходят и на передний двор, и на задний, где был сад, часть мастерской находилась над нашими комнатами, и в разное время суток мы слышали над собой тяжелые шаги, мне тогда всякий раз представлялся запертый в клетке крупный зверь, так поздно мы возвращались редко, но всегда, если возвращались в темноте, этот громадный дом казался еще более громадным и более пустым, чем днем, Как он может тут выдержать — все время один? помню, сказала я, ты думаешь, он работает? Ален обнял меня: других забот у тебя нет? простым смертным не дано знать, что делают и думают боги, Ты тоже бог, сказала я, однако ж я знаю, что ты делаешь и о чем думаешь, Ален рассмеялся: нет, я не бог, богов не любят и сами они не способны любить, Думаешь? Уверен, это особая и, пожалуй, единственная, если не считать бессмертия, привилегия богов, ужинали мы обычно одни, но старая Мануэла нас ждала, похоже, мы ей пришлись по душе, Сеньор Ачтонио уже поел, сказала она, и пошел работать, мы ужинали вдвоем в просторном зале с распахнутыми на террасу дверьми, за столом, казавшимся до смешного большим для двух человек, на стенах висели знаменитые фламинго Ортиса, он написал их несколько лет назад, когда его последняя жена Ингрид с сыном еще жили в этом доме, мне нравились эти картины, особенно две из них, на которых маленький Олаф голышом плескался в бассейне рядом с розовыми фламинго, сама не знаю почему, едва сев за стол, я сказала: думаешь, их он тоже отравил? Кого? спросил Ален, Фламинго этих, ответить он не успел, так как вошел Карлос с супом, Мы запоздали, сказал Ален, твоя Жаклин будет нас проклинать, Карлос тоже к нам хорошо относился, мы знали, что каждый вечер он ходит в поселок к своей девушке и возвращается лишь на рассвете, улыбнувшись, он сказал: ночь не обязательно должна быть длинной, она и короткой может быть,