Я подошел вплотную к интересной паре.
— Ну, что ж ты мам меня пугаешь?! Бегаю, вот ищу, а ты…
Девушка обрадовано на меня поглядела.
— Вы кто, вы сын?
Ей ответила Идея Алексеевна, вздохнув.
— Да, это сын. — Можно было подумать, что она уже не видит во мне смысл своего существования.
— Очень хорошо, ваша мама, кажется, заблудилась. Я смотрю, аж, вы знаете, у стадиона «Знаменских», она не она, а это она. Я ее помню, она раньше часто бывала у нас в конторе.
— Я не заблудилась. — Сказала мама и, высвободив руку, которую все еще сжимала девушка, пошла у дому, благо он был буквально в двух шагах.
— Спасибо большое. — Кивнул я девушке, виновато разводя руками.
— Я работаю в бухгалтерии.
— Да? — Это информация не казалась мне в этот момент очень важной. — Спасибо вам большое…
— Знаете, вы бы зашли, как–нибудь.
Я посмотрел вслед маме, как раз заворачивавшей за угол, стараясь при этом, отвечать девушки хоть сколько–нибудь заинтересованной улыбкой, хотя никак не мог все же уразуметь, что ей от меня надо.
— Конечно, я постараюсь, загляну. В бухгалтерию?
— Да. Это здесь, сразу за больницей.
— Да, да. А-а, вас как зовут.
— Это не важно.
— А, ну да. — Кивнул я, хотя предложение конторской девушки стало для меня совсем уж непонятным. — Хорошо, я загляну.
— Только поскорее, а то время идет. — Она развернулась и пошла себе обратно по Большой Остроумовской.
— До свидания, спасибо вам.
Когда я вбежал домой, мама разговаривала по телефону. Стоя, высоко подняв подбородок, как будто отвечала на какой–то официальный звонок.
— Я все, конечно, помню. Только не в этом сейчас дело. Мы не можем отвлекаться и разбрасываться. Надо собрать остатки всех сил в кулак. И терпеть. А помощи ждать неоткуда, полагайтесь только на свои силы. До свидания.
И положила трубку.
— Кто это звонил, твоя Анька?
— Да.
— А-а, а зачем ты с ней так?!
Мама грустно улыбнулась
— А как же иначе, сынок, время–то какое, иначе и нельзя. Расквасится человек, и все, пиши пропало, выпал из рядов.
— Послушай, это же Анька твоя Кулишенко, лучшая подруга, ты ведь сама…
— Ничего ты не понимаешь. — Сказала мама, и зашаркала на кухню. Я догнал ее.
— Погоди, ты, может быть, не понимаешь, это Анька, из Харькова.
— Сам ты из Харькова. — Сказала спокойно мама, отрезая кусок колбасы. Это меня на секунду сбило, потому что я вправду родился в этом городе. Но отступать я не хотел.
— Погоди!
Я бросился в ее комнату, рассчитывая на альбом со старыми фотографиями. Фото выпускного курса ХГУ, капустники в Доме Милиции, поедание нарисованной клуб–ники, скетч «На старой даче», ария из оперы «Запорожец за Дунаем». Это было непостижимо, но альбом не находился. Здоровенный, тяжеленный. Потом выяснилось, что Ленка взяла его, чтобы что–то придавить.
Мама стояла в дверях комнаты, отхлебывая чай.
— Это что, обыск?
— Что ты несешь! — Рявкнул я, но тут же сообразил, что это… и продолжил вкрадчиво. — Анька, Ку–ли–шен-ко, по–дру–га. Месяц назад у нас была ее дочка, с мужем, с сыном. А, вот. — Я увидел на краю журнально–обеденного столика «Скандал в Клошмерле» и в подробностях пересказал маме всю связанную с этим названием историю. Она слушала внимательно, отхлебывала, откусывала от бутерброда, потом вдруг сказала.
— Можешь ее забрать себе. И еще вот эту.
Она поставила чашку на телевизор, полезла в щкаф, где у нее хранились запасы ниток, иголок, пуговиц — напоминание о своем портняжестве и моем портвейне — и положила по верх французского романа толстый сиреневый, в серебре том. Это был «За–кон Божий».