Ввиду этой исторической ситуации перед социализмом сегодня стоит альтернатива: или примириться со своей трансформацией в чисто нормативную теорию, или же искать замену утраченной связи с рабочим движением. В первом случае ему пришлось бы пойти по уже неоднократно пройденному ранее пути — придать своим идеалам форму абстрактных принципов справедливости, чтобы отстаивать их против конкурирующих теорий на равных основаниях с последними76, во втором же случае перед ним встала бы задача обнаружения в обществе интереса к его собственным целям на столь всеобщем уровне, чтобы суметь принципиально избавиться от влияния случайных приливов и отливов социальных движений. Прежде чем обсудить в следующей главе две эти альтернативы, я хочу обратиться к третьему комплексу социально-теоретических тем, в котором уже довольно рано наметилось проблематичное наследие социализма.
В социально-теоретической мысли ранних социалистов предпосылка революционного субъекта, который при капитализме всегда стремится к реализации правильных идеалов, почти всегда дополняется философско-историческим допущением, что данные производственные отношения должны вскоре с исторической необходимостью разложиться. В этой предпосылке — третьем наследственном пороке социализма — проблема заключалась не в том, что она стимулировала исследования о самодеструктивных силах внутри капитализма, а в том, что своим представлением о прямолинейном развитии она должна была сделать невозможным какой бы то ни было экспериментальный подход к историческим процессам и потенциалам. Формирование соответствующей идейной схемы начинается опять-таки у Сен-Симона и его школы; члены этого кружка следуют учителю в заимствованной у Тюрго и Кондорсе77 идее о том, что человеческая история движется по пути перманентного прогресса, мотивируемого на каждом новом этапе необходимым приспособлением общественных отношений к непрерывно возрастающим достижениям науки и техники78. Затем в контексте этой идеи прогресса сенсимонисты интерпретируют свой собственный исторический период как эпоху так называемого «критического» застоя, в которой избыточные возможности индустриального способа производства не могут быть использованы в социальном отношении потому, что унаследованный от прошлого, еще не упраздненный порядок собственности наделил бездеятельный класс общества всей полнотой социально-организующей власти; поэтому, с их точки зрения, следующий шаг в историческом процессе с неотвратимой необходимостью должен состоять в том, чтобы перевести незаслуженное имущество праздных общественных слоев — буржуазии, дворянства и церковного клира — во владение государственного центрального банка, создающего посредством принимаемых решений о выдаче кредитов экономические предпосылки для великой кооперативной общности всех занятых в промышленности людей79.
Не каждый из числа тех авторов, которые в то же время или несколько позднее занимаются разработкой проекта социалистических идей, оперирует философско-исторической моделью прогресса таким же образом, как это делают сенсимонисты; чем более активно они вмешиваются в политические события или непосредственно участвуют в создании альтернативных хозяйственных предприятий — вспомните здесь только Роберта Оуэна — тем меньше они увлекаются смелым полетом спекулятивной мысли о законах, направляющих ход истории. Но все-таки большинство ранних социалистов согласны со школой сенсимонистов в том, что их собственные интеллектуальные усилия нужно понимать как необходимые шаги в безостановочном процессе закономерного движения человеческого рода вперед; социализм для них представляет собой не что иное, как продукт познания необходимого процесса развития, следующий этап которого должен состоять в том, чтобы преодолеть конкурентные отношения в рыночном хозяйстве и поставить на их место кооперативный союз всех трудящихся. Элементы подобного философско-исторического мышления мы находим, скажем, у Луи Блана, бывшего скорее умеренным сторонником нового движения; под влиянием Кондорсе и не в последнюю очередь Сен-Симона, к которому он всю жизнь относился с большим восхищением, он исходит из того, что постоянный процесс научного просвещения рано или поздно вынуждает провести именно те реформы в направлении солидарной хозяйственной общности, которые рекомендовал провести он сам в своих программных сочинениях80. Если в этом в очередной раз выражается то, в сколь значительной мере самосознание ранних французских социалистов оставалось зависимым от прогрессистского оптимизма классического Просвещения, в котором научные познания рассматривались как двигатель прямолинейного поступательного развития человеческой цивилизации, то в мышлении Прудона, напротив, намечаются первые следы влияния философии истории Гегеля. Прудон тоже не меньше своих соратников хотел бы, чтобы пропагандируемый им социализм понимали как характерный признак будущего общественного строя, к которому историческое развитие ведет с необходимостью достоверно познаваемого закона, однако в противоположность другим представителям социалистического движения во Франции он пытается объяснить эту закономерность не как следствие неизменного прироста научности (einer wachsenden Verwissenschaftlichung), но как результат поэтапно движущегося вперед процесса вновь и вновь повторяющегося примирения между противоположными классами81. Подобными намеками на гарантирующую прогресс роль социальных классовых битв Прудон, этот мастер синтеза далеко отстоящих друг от друга элементов традиции, подготовил путь философско-исторической мысли Маркса; даже если Маркс впоследствии оспаривал какое-либо влияние французского анархиста на свои сочинения и даже посвятил ему резкую критику82, все же в его историческом материализме мы вновь и вновь находим отчетливые следы спекулятивных рассуждений Прудона.
77
Об этой традиции философско-исторического мышления, которой следуют многие представители раннего социализма, см.: Robert Nisbet,
78
Salomon-Delatour (Hg.),
82
Karl Marx,