Чтобы суметь представить в приемлемом виде эту звучащую поначалу несколько несуразной мысль, необходимо предварительно еще раз вкратце напомнить о понимании истории, которое было свойственно раннему социализму. В этом понимании, как мы видели, собственная соотнесенная с будущим теория социализма рассматривалась либо как осознание неизбежного прогресса человеческих производительных сил, либо как осознание современного состояния столь же закономерно стремящихся вперед классовых битв; и в обоих случаях в качестве социального представителя этого осознания ставшего теперь необходимым перехода к более высокой, исторически адекватной общественной формации теоретики понимали пролетариат, которому без обиняков приписывали объективный интерес к вышеназванным изменениям. Однако после того, как обе фоновые достоверности — предпосылка закономерного прогресса и предпосылка революционного пролетариата — разрушились в самих себе и даже с очевидностью обнаружили себя как научные фикции эпохи индустриальной революции, социализм неизбежно подвергся опасности остаться без какой-либо подстраховки в содействующей прогрессу тенденции истории, которая могла бы дать социальную опору его нормативным требованиям; но тем самым социализм грозил превратиться (и эта угроза сохраняется вплоть до наших дней) в сугубо нормативную теорию справедливости среди многих других подобных теорий, вынужденную понимать свои требования только как апелляцию к некоторому долженствованию (Appell an ein Gesolltes), но не как выражение так или иначе уже наличного воления (irgendwie bereits Gewolltes)108. Чтобы избежать этого неприятного положения, которое, по сути дела, означало бы закат социализма в качестве теории, понимающей саму себя как выражение известной исторической тенденции, необходим поиск альтернативной формы укоренения социализма в истории. Тот из соратников социализма, кто считает возможным обойтись без такого рода поиска и видит в нем только излишние спекуляции, тот, в сущности, уже признал тем самым, что в будущем мы сможем обойтись в нашем морально-политическом самосознании также и без какого бы то ни было образа социализма. Что же касается самой этой альтернативы, то в описанной мной выше мысли Джона Дьюи (и Гегеля) заключается, на мой взгляд, наилучшая возможность того, каким образом социализм мог бы на более высокой ступени абстракции еще раз удостовериться в наличии той силы в историческом процессе, которая поддерживает его собственные требования. К такому выводу меня побуждает предположение, что развитая Дьюи идея пронизывающего всю человеческую историю движения преодоления границ для коммуникации и социальной интеракции значительно похожа на то представление, которое ранние социалисты полагали возможным перенести на сферу экономики, ибо преследуемая ими цель — устранить блокировку в равномерной реализации всех трех принципов Французской революции благодаря созданию в сфере хозяйственной деятельности условий социальной свободы, не означает в конце концов ничего более, кроме поиска решения для задачи преодоления возникшей (и воспринимаемой как нормативное препятствие) противоположности между индивидуальной свободой и солидарностью в дальнейшем устранении границ для социальной коммуникации. Ни у какого другого мыслителя раннего социализма сознание того, что социалистическое движение представляет собой попытку продолжения принципа устранения барьеров для социальной коммуникации, определяющего собой всю историю в целом, не было выражено более отчетливо, чем у Прудона, испытавшего влияние Гегеля. В одном месте его сочинений говорится, уже совершенно в духе Дьюи, что в качестве движущей силы всего общественного развития и даже всякого живого роста вообще, следует понимать тенденцию выражения пар противоположностей (Reziprozitäten) в постоянно более и более всеобъемлющей, а тем самым — все более и более освобожденной от внутренних границ форме109.
108
Уже в этом, если я не ошибаюсь, заключается все отличие от теоретического самосознания той концепции справедливости, которую год за годом в новых и новых набросках разрабатывал с достойной удивления ясностью и осмотрительностью Джон Ролз: В то время как Ролз был убежден, что задача политической концепции справедливости должна состоять сегодня в том, чтобы, представив членам демократических обществ уже принятые ими нормативные идеалы, обратить их внимание на те принципы честности (Fairnessprinzipien), которые должны быть одобрены ими в соответствии с этими идеалами и тем самым примирить их с уже наличными институтами (John Rawls,
109
Pierre-Joseph Proudhon,