Если в основу социализма полагается подобное историческое самопонимание, то он уже не может отныне рассматриваться как артикулированное сознание социальных изменений, которые должны быть проведены как закономерное следствие ушедшего сегодня в своем развитии далеко вперед и не поддающегося социальной реализации потенциала развития производительных сил; его нельзя также отныне понимать — как иногда понимал его Маркс — в качестве рефлексивного органа самого передового в каждую эпоху состояния классовой борьбы, если под классовой борьбой понимается последовательность закономерно сменяющих друг друга конфликтов между коллективами с устойчивыми, на первый взгляд, интересами. Вместо этого социализм нужно рассматривать как специфичную для эпохи модерна артикуляцию того факта, что в историческом процессе всякий раз новые, варьирующие в зависимости от социальных условий группы предпринимают усилия для того, чтобы публично заявить свои игнорируемые прежде притязания, пытаясь уничтожить коммуникативные барьеры и, соответственно, расширить пространство социальной свободы. «Борьба» такого рода, безусловно, проходит через всю историю человечества и продолжается до наших дней, ведь в ходе расширения социального общения и нарастания политических контактов различным по своему составу коллективам то и дело приходилось на собственном опыте узнать, что их нужды еще не получили никакого отражения в форме социальной организации, «производственных отношениях», и тогда всякий раз единственная возможность, которой располагали эти группы, чтобы завоевать общественное признание своих претензий, заключалась в том, чтобы, ссылаясь на уже имплицитно признанные нормы, принуждением добиться для себя права на соучастие в установлении социальных правил, а тем самым достичь устранения еще одного ограничения для социальной коммуникации. Если социализм ретроспективно видит себя помещенным в так понимаемый процесс борьбы за признание, то свое собственное возникновение он должен понимать как тот момент, когда в пределах общественного строя модерна, нормативно удостоверенного Французской революцией, было осознано то, что законные нужды трудящегося населения могут быть удовлетворены только при условии сноса коммуникативных барьеров в экономической сфере. В минуту рождения социалистического движения выяснилось, что частнокапиталистическая организация рынка есть именно то социальное учреждение, которое стоит на пути у стремления сделать так, чтобы все слои населения могли получать одинаковую выгоду от достигнутого прежде устранения существовавших прежде отношений зависимости и непрозрачных гетерономий. Но социализм, конечно, не мог бы остановиться на апелляциях к одному этому мгновению, если он действительно хотел видеть в самом себе ту рефлексивную инстанцию, которая в рамках вновь возникшего общественного строя модерна заставляет осознать силу социальной коммуникации, пронизывающую всю человеческую историю, потому что в условиях модерна для групп каждый раз различного социального состава должны были то и дело обнаруживаться новые и новые барьеры, мешавшие им пользоваться институционализированными обещаниями свободы, равенства и братства. Скорее, социализму приходилось бы словно странствовать вместе с результирующими из этих барьеров социальными конфликтами, чтобы каждый раз заново предлагать свои услуги участникам этих споров в качестве адвоката справедливого требования включения их в социальную коммуникацию. Претензия на «социальное», за которую социализм выступает уже по самому своему названию, представляет в обществах модерна общее стремление устранить все социальные преграды, могущие стоять на пути у практического воплощения свободы в солидарной деятельности друг для друга (im solidarischen Füreinander); а до тех пор, пока не достигнута эта нормативная цель, которая представляет собой нечто большее, чем только требование «долженствования», поскольку в ней находит выражение определяющий структурный принцип всего социального110, так понимаемый социализм не утратит своего права на существование. Он — местоблюститель требований социального в таком обществе, в котором односторонняя интерпретация базовых принципов легитимации то и дело позволяет преследовать под прикрытием индивидуальной свободы сугубо частные интересы и тем самым нарушать нормативное обещание братства.
110
См. об этом знаменитую формулировку Дьюи, касающуюся у него здесь, впрочем, идеи демократии: «Демократия, рассматриваемая как идея, — это не альтернатива другим принципам ассоциированной жизни. Она есть идеал в единственно разумном смысле слова «идеал», а именно доведенная до самого крайнего предела, рассматриваемая как совершенная и законченная тенденция и движение некоторой сущей вещи». (John Dewey,