Кроме того, как ясно показывают все эти рассуждения, уже давно было бы ошибкой видеть в социализме только интеллектуальное выражение нужд промышленных рабочих или тем более рупор всегда уже стремящегося к революции пролетариата. Эта идея жесткой привязки теории к одной-единственной социальной группе с самого начала социалистического движения была результатом голословного вменения объективных интересов, и с тех пор она была осязаемо опровергнута как структурными переменами в статистике занятости, так и разложением рабочего движения; ностальгически оплакивать ее и предпринимать отчаянные усилия по ее искусственной реанимации неверно уже и потому, что на неизбежно возникающий вопрос о социальном носителе обновленного социализма следует отвечать принципиально иначе, а именно — на другом уровне абстракции. Если этот социализм видит себя включенным в исторический процесс освобождения от сдерживающих коммуникацию барьеров и отношений зависимости, который он пытается продолжать в изменившихся условиях обществ модерна, то он не вправе представлять себе в качестве воплощения своей основной идеи на каждом этапе только то движение, которое в данный исторический момент наиболее сильно и отчетливо артикулирует жажду такой эмансипации. Фиксация на такого рода движениях, а значит, на рассчитанных на известный отрезок времени организациях специфичного для данных социальных групп протеста, сопровождается не только тем недостатком, что в этом случае движение всегда может представлять только некий небольшой сегмент широкого потока обоснованного опыта гетерономии и социальной эксклюзии; идея «представительства» уже артикулированных интересов, с которой связывает себя социализм, если он понимает себя как орган одного социального движения, противоречит намерению, которое точно так же заявляет социализм: желанию стать рупором еще вовсе не артикулированных интересов бесчисленного множества других людей124. Двойственность всего этого представления, будто мы каждый раз бываем вынуждены искать некоего коллективного носителя нашей собственной теории, становится еще более очевидной, если мы проясним себе кроме того, что социальные движения обязаны своим существованием почти непрозрачным для анализа обусловленным случайными обстоятельствами конъюнктурам, такие движения появляются и исчезают c переменами исторических эпох, а в последнее время также вследствие смены акцентов во внимании СМИ, хотя это вовсе ничего не говорит нам о фактических масштабах гетерономии и унизительных отношений зависимости, существующих в хозяйственной сфере. Скажем, новый пролетариат в сфере услуг в силу изолированности трудовой ситуации его членов и в силу исключенности их из всех форм образования общественного мнения едва ли способен сообща артикулировать свои собственные нужды, а вследствие этого больше не находит себе политического адвоката ни в каком социальном движении, и все же социализм должен рассматривать его как важного адресата своих нормативных целеполаганий125.
Ввиду всего этого нам представляется целесообразным уже в современных условиях раскрывать неизбежно возникающий вопрос о социальном носителе социалистических идеалов, об их общественном воплощении совершенно иначе, чем в прошлом. После того как для Гегеля всемирно-исторические личности, а для марксистской разновидности социализма пролетариат были представителями нового в мире старого, современный социализм уже совершенно не может больше искать таких представителей на конкретном уровне индивидуальных или коллективных субъективностей, потому что это придавало бы чересчур большое значение мимолетному и случайному среди происходящих все быстрее и быстрее изменений. Вместо этого намного рациональнее было бы локализовать реальное явление признаков будущего там, где следовые объемы ожидаемого прогресса в расширении социальных свобод уже нашли свое отражение в институциональных достижениях, в изменении законодательных установлений и ставших уже практически необратимыми сдвигах менталитета. Такие заслуживающие публичного одобрения, прорывы в деле эмансипации от признававшихся до сих пор как данность зависимостей, а значит, все те исторические события, которые Кант хотел интерпретировать как «знаки истории»126, сегодняшний социализм с гораздо большим правом может воспринимать как гарантии осуществимости своих надежд, чем сколь угодно многочисленные выступления социальных движений [на сцену истории]. Стало быть, социальными носителями тех нормативных притязаний, которые пытается заявлять в обществах модерна социализм, следовало бы считать не протестующие субъективности, а ставшие объективными улучшения, не коллективные движения, а институциональные достижения; социализм должен уметь обнаруживать в тех прорывах, которые обретают социальную действительность в подобных достижениях, очертания прогрессивного процесса, свидетельствующего о том, что и в будущем его мечты по-прежнему останутся осуществимыми.
124
См., опять-таки, Festl
125
О сегодняшнем положении пролетариата в сфере услуг см. два впечатляющих исследования: Friederike Bahl,
126
О философско-историческом значении этого кантовского понятия см. Axel Honneth, “Die Unhintergehbarkeit des Fortschritts. Kants Bestimmung des Verhältnisses von Moral und Geschichte”, in: ders.,