Неспособность ранних социалистов принять функциональную дифференциацию обществ модерна как нормативный факт оказывает не менее вредное воздействие также и в совершенно иной области, а именно социальная сфера, социальный домен брака и семьи так же точно, как и сфера политической деятельности, могла бы представлять собой сферу применения для идеи социальной свободы, даже если первоначально эта идея и была сформулирована только с целью организационного переустройства экономической деятельности. В противоположность гражданским правам, которые как таковые социалисты первых времен не только не хотели реформировать или расширять, но были намерены целиком и полностью от них отказаться, применительно к традиционным семейным отношениям они видели значительную потребность в эмансипации, потому что в этих отношениях женщина считалась подчиненной мужчине и зависящей от него стороной — бесславное исключение составляет здесь Прудон, всю свою жизнь высоко ценивший патриархальную семью, а потому не желавший признавать за женщинами какой-либо иной роли, кроме работы по дому и воспитания детей137. Однако уже сенсимонисты ищут институциональные решения, позволяющие преодолеть традиционное господство мужчины в области брака и семьи138. Полвека спустя Фридрих Энгельс представил свое знаменитое исследование «Происхождение семьи, частной собственности и государства», в котором в качестве источника власти мужчины в личных отношениях указал право распоряжения частной собственностью139. Но ни один из тех социалистических авторов, которые в XIX веке выступали в поддержку женского движения, даже близко не подходит к мысли определять критерии непринужденности и равноправности в сфере личных отношений при помощи той же модели, которой они пользовались для своего проекта революционизированных производственных отношений. Хотя все понятие социальной свободы было очевидным образом получено вначале на наглядном прообразе любви, и затем перенесено на социально-трудовые отношения, однако там, где в поле зрения социалистов оказываются нужды только что возникающего женского движения, они не прилагают никаких усилий для того, чтобы теперь, наоборот, сделать это же понятие плодотворным для проекта эмансипации брака и семьи. Однако именно это было бы верным путем для них также и здесь, потому что все отношения, основанные на любви и доверии, с начала эпохи модерна могут быть поняты как отношения, основанные на той нормативной идее, что их участники взаимно дополняют друг друга ради обеспечения возможности самореализации каждого из них, а потому каждый должен представлять собой для другого условие его свободы140, а значит, свою собственную идею социальной свободы, адаптированную теперь к частному случаю аффективных социальных отношений, без особого труда можно было бы принять за нормативный стандарт также и для тех условий, которые должны господствовать в сфере брака и семьи, чтобы их члены могли непринужденно дополнять друг друга в жизненных планах каждого из них. То, что ранние социалисты не пошли по этому пути, а тем самым оставили неиспользованной возможность получить из своей первоначальной картины социальной свободы что-то большее, чем просто указывающие в будущее прозрения, следует опять-таки объяснить их неспособностью принять к сведению, хотя бы в первом приближении, функциональную дифференциацию обществ модерна. Дело в том, что, где бы они ни пытались сказать что-либо о будущей форме семейных отношений, они говорят это опять-таки только исходя из производственных отношений, а значит, имея в виду единственно лишь роль семьи в трудовых отношениях, вместо того чтобы видеть в ней задатки самостоятельной сферы, в которой должны получить реализацию особые формы социальной свободы141.
Таким образом, здесь очевидным образом налицо была та же самая ошибка, которая ранее обусловливала неспособность к продуктивной опоре на либеральные права и свободы. Поскольку за частными отношениями не признавали нормативной автономии и вместо этого видели в них только функциональное дополнение экономического процесса, а значит, в целом считали возможным пользоваться неким экономическим монизмом, не видели также оснований и для того, чтобы разрабатывать особую семантику свободы для улучшений в сфере деятельности, включающей отношения любви, семьи и брака, вместо того все, что могли заявить социалисты, чтобы оказать поддержку возникающему женскому движению, было опять-таки сформулировано только в категориях экономической политики и, соответственно, сводилось к тому, чтобы освободить женщин от власти патриархата, включив их в те ассоциативные производственные отношения, которые предстояло создать в будущем142. Поэтому между социалистическим рабочим движением и зарождающимся феминизмом, несмотря на все попытки взаимного сближения, десятилетиями сохранялись скорее напряженные, несчастные отношения. Если здесь нарастало осознание того, что эмансипация женщин требовала не только мер по обеспечению равенства в избирательных правах и на рынке труда, но и основополагающих культурных перемен, которые должны были начаться с исторически сложившихся условий социализации, чтобы благодаря освобождению от навязанных гендерных стереотипов женщины вообще смогли впервые обрести собственный голос, то там, в рядах рабочего движения, не удалось выработать никакого органа чувств, способного воспринимать выводы подобного рода, потому что теоретики слепо настаивали на определяющем примате экономической сферы143. Насколько иначе выглядело бы отношение к феминизму, насколько иначе можно было бы все-таки с самого начала организовать взаимные отношения между двумя движениями, если бы социалисты были готовы отдать должное функциональной дифференциации обществ модерна, предприняв попытку истолковать сферу личных отношений как самобытное место социальной свободы. Дело в том, что в таком случае этот нормативный масштаб — непринужденное, свободное совместное бытие друг для друга, в том числе и в области социальных связей, основанных на взаимной любви, — быстро открыл бы им глаза на то обстоятельство, что угнетение женщин началось именно здесь, в эмоционально заряженных семейных отношениях, когда с открытой или утонченной угрозой насилием им были навязаны образы женщины и ролевые стереотипы, не оставляющие никаких шансов для выяснения их собственных настроений, желаний и интересов. Таким образом, проблема состояла бы не столько в том, чтобы дать женщинам возможность равноправного участия в экономическом производстве, сколько в том, чтобы вообще впервые помочь им достигнуть авторства их собственных представлений о себе за пределами образов, вменяемых им мужчинами, а потому борьба за условия социальной свободы в сфере любви, брака и семьи должна была бы означать в первую очередь освобождение женщин в этих форпостах мужской власти от экономической зависимости, подкрепленной насилием опеки и односторонне вменяемых видов деятельности в достаточной мере, чтобы они вообще могли впервые стать равноправными партнерами в отношениях, ориентированных на взаимность; и только в подобных условиях непринужденного и обоюдного доверия обе стороны были бы тогда способны артикулировать при эмоциональной поддержке своего партнера те потребности и желания, которые они могут понимать как действительное выражение своего самобытия.
137
См. прежде всего его посмертно опубликованный памфлет: Pierre-Joseph Proudhon,
138
О роли Бартелеми-Проспера Анфантена в контексте мобилизации сен-симонизма для достижения цели эмансипации женщин см. Salomon-Delatours "Einführung", in: ders. (Hg.), Die Lehre Saint-Simons, a. a. O., S. 9-31, в особенности S. 20 ff.
139
Friedrich Engels, “Der Ursprung der Familie, des Privateigentums und des Staats”, in: Karl Marx / ders.,
141
О несчастном отношении между рабочим и женским движением во второй половине XIX века см: Ute Gerhard,
142
См. об этом много объясняющую реконструкцию Antje Schrupp: dies., “Feministischer Sozialismus? Gleichheit und Differenz in der Geschichte des Sozialismus”, http://www.antjeschrupp.de/feministischer-sozialismus (дата обращения: 01. 07. 2015).
143
Ближе всего к представлению о том, что эмансипация женщины от уз традиционных брачно-семейных отношений требует совершенно особой семантики свободы, подходит Август Бебель в своей, ставшей ныне классической, книге