Дима пожал плечами, возразить было нечего.
— Я и сам это чувствую, — сказал он виновато. — Никак не могу понять, что за бес во мне сидит и из монастыря гонит? Ведь я только потому здесь живу, что каждый момент могу собраться и уехать. А как свалится на меня обет послушания, так я свихнусь просто.
Дионисий понимающе кивнул.
— Я, кажется, знаю, что это за бес, — сказал он.
— Да? — покосился на него Дима.
Дионисий без слов протянул ему телеграфный бланк. Дима удивленно взял его и прочел телеграфный текст: «ПРИЕЗЖАЙ. ЛИЗА».
— Откуда это у тебя? — взволнованно спросил он.
— Вчера пришла, из Москвы, — сказал Дионисий.
— Чего же ты сразу не отдал?
Дионисий улыбнулся.
— Думал, может, успею тебя монахом сделать.
Дима неуверенно хмыкнул.
— Но это же… Это же другое совсем…
— Поедешь? — спросил Дионисий.
Дима посмотрел на него виновато.
— А ты благословишь? — спросил он.
— Ты мое отношение знаешь, — сказал Дионисий. — Эта подруга тебя каждые три месяца к ноге вызывает. Для замужней женщины в этом есть некоторое излишество, ты не находишь?
— Отец, это мой друг, — сказал Дима со вздохом. — Очень близкий друг.
— Верю, — сказал Дионисий, кивнув. — Только можешь ты с ней наконец решить, в каком ключе будет развиваться, ваша дружба? Ведь ты же до сих пор ждешь, что она разведется и придет к тебе, да?
Дима нахмурился.
— Интересное предположение, — пробормотал он.
— Ты спрашивал, что за бес тебя смущает, — сказал Дионисий. — По-моему, мы этот вопрос решили.
Дима задумчиво кивнул.
— Может быть, — сказал он.
— Так что, езжай, — сказал Дионисий. — Вы ведь целую неделю не виделись, поди, соскучились уже.
Дима покачал головой.
— Не то, отец, не то… Это необычная телеграмма, и там что-то произошло. Я должен ехать, и я не знаю, решится ли этот вопрос там окончательно.
Дионисий некоторое время смотрел на него с укором, потом усмехнулся:
— Что же с тобой поделаешь, — сказал он. — А знаешь, что мне владыка на ушко сказал? Говорит, если бы был Димитрий монахом, он бы завтра же его своим секретарем сделал.
— Избави Господь, — сказал Дима с чувством.
— Ладно, — вздохнул Дионисий. — Иди, собирайся. Скажу Киприану, чтоб он тебя на ночной поезд подбросил. Деньги возьми у эконома, я распорядился благословить тебя умеренной суммой.
— Ты что же, заранее уже знал? — подивился Дима.
— Я тебя вычислил, — сказал Дионисий с улыбкой.
Дима направился к выходу и вдруг вспомнил:
— Слушай, отец, а монеты ведь так и не нашли, а?
— Ступай, — повысил голос Дионисий. — Хватит с нас приключений.
В состоянии душевного волнения Дима вернулся в келью и стал собирать свою дорожную сумку. Телеграмма действительно была необычна, и, помня их расставание, он был готов предположить все что угодно. Кровавые события последней недели вдруг куда-то ушли, открыв перспективы совсем другого плана, и он уже думал только об этом. Когда мысли о предстоящей встрече переполнили его, Дима понял, что это не нормально, бросил сумку и отправился к отцу Феодосию.
Старец сидел в своей келье, мирно почитывая книжку, с очками на носу и на вошедшего Диму взглянул с некоторой оторопью.
— Случилось что, миленький?
— Убийцу поймали, — сказал Дима.
— Про это я уже слышал, — улыбнулся отец Феодосий. — Говорят, ты там себя героем проявил.
— Да нет, — вздохнул Дима. — Каким там героем!..
— А что же тебя тревожит? — спросил отец Феодосий и отложил свою книгу.
— Все хорошо, отче, — сказал Дима. — Отца-наместника оставили, отец Флавиан смирился на время, даже отец Фотий вопреки ожиданиям человеком себя показал. Француженка, опять же, по вашему благословению, на богомолье осталась, тоже ко спасению устремилась. Все хорошо.
— А что же плохо?
— Телеграмму получил, — сказал Дима с тоской. — От Елизаветы. И сразу все плохо стало, знаете ли.
— Ну, миленький, что ж ты так угрюмо-то…
— Держит она меня, отче, — сказал Дима с досадой. — И сама-то не виновата, а держит.
— Ну вот, — сказал отец Феодосий уныло. — А ты говорил, что любишь ее.
— Люблю, отче, — сказал Дима. — В том-то и дело, что люблю.
— Тогда я что-то не понимаю, — сказал отец Феодосий. — Если любишь человека, так радоваться надо, а ты тут переживаешь.
Дима усмехнулся.
— Спаси вас Господь, батюшка, вы тут в простоте спасаетесь, а я ведь грешник великий. Я ведь и ее люблю, и монахом быть хочу. А не получается. Выбирать надо, а я не смею. Страшно!..