— Необычное имя, — сказал Василий. В груди у него образовался какой-то холод и свернулась клубком тревога. — Родители поляки? Или сам оттуда приехал?
— Нет, родители русские, в честь деда-поляка назвали. В войну погиб.
— В честь деда, значит, — в раздумьях повторил Василий, но они уже пришли и он постарался показать себя гостеприимным хозяином. Ресторан этот, как и многие другие в городе, принадлежал ему и он уж расстарался, чтобы парень был накормлен, напоен и весел. Василий рассказывал Матеушу истории, про жизнь свою, как предпринимателем стал, анекдоты всякие припоминал. Гость и спаситель смеялся, и Василий смеялся вместе с ним, а что-то его не отпускало, будто тень над ним стояла и тревожила его.
Вышел Василий в туалет, умылся и поглядел в лицо свое в зеркале, и поседевшие волосы, кое-где еще помнящие, что некогда были золотисто-каштановыми. Вернулся он за стол, посмотрел внимательно на гостя и сказал:
— А знаешь, Матек, был у меня сын. Я про то никому не рассказываю. И сам почти не вспоминаю. — Василий глотнул водки из стакана, поморщился и продолжил хрипло, и быстро, потому, что то, что он говорил и его самого пугало, — Кажется мне иногда, что не умер он. Будто не хоронил я его, как память говорит, а в лесу спрятал. Странно, да?.. не знаю, почему сейчас вспомнил. Звали его как тебя, потому наверное. И похож ты на него. Да, похож.
Матек крепко сжал его плечо, глядя почти виновато.
— Ну ты чего, пап, — позвал он, видя, что неладное творится с Василием от таких догадок. Матеуш хотел, чтобы отец обрадовался, не представлял, что он плакать станет.
Василий обнял сына и сжал крепко.
— Как же так, Матек, как же так. Что же ты делал все это время?
— Я жил, папа, — Матеуш улыбнулся и поглядел в глаза отцу, — скучал невероятно, но теперь все, можно, вернулся за тобой. Прогоним мачеху и заживем с тобой счастливо, давай?
Тут Василий выпустил его и посмотрел на сына серьезно.
— Что значит, прогоним? — спросил, — Матек, она моя жена, а тебе мачеха. Она так обрадуется, что ты живой!
Матеуш глянул на отца, ничегошеньки не понимая. Только что перед ним сидел нормальный человек, а сейчас глаза у него заволокло будто туманом, взгляд потерялся.
“Наваждение” — понял Матек, — “Навела мачеха на него морок, чтобы не помнил ничего. Но сейчас я ему напомню!”.
— Папа, — мягко позвал его Матеуш и, когда взгляд отца на нем сфокусировался, стал рассказывать: про маму и про детство свое. Про то, как Варвара сначала маму в могилу свела, своими припарками ядовитыми, а потом и его самого едва не убила. Про то, как отец спас его, отнес в лес, к Еве.
И словно солнышко выглянуло из-за облаков: туман рассеялся и Василий вспомнил. Вспомнил даже, как придушить хотел наглую ведьму, да рассвет наступал на пятки, а сын погибал.
— Да Матеуш, помню, теперь помню, — сказал, вытирая намокшие было глаза, — прав ты, мальчик, хорошо, что пришел. Вот что, приходи завтра? Тогда и поговорим, а теперь мне нужно переговорить… с Ней.
И распрощались. Матек в одну сторону пошел, Василий в другую. Пришел домой, раньше, чем обещался, прошел в залу, увидел жену.
Варвара сидела на диване, вся в черном, смоляные волосы убраны наверх, темные глаза не отрываются от малютки на коленях, которую она поила из бутылочки. Остальные дети молча возились у ее ног, и при приближении отца, так же молча подняли на него свои одинаково-темные глаза и внимательно поглядели на него, как звери при приближении охотника.
Ни один из трех детенышей не походил на отца.
В этом было столько жути, что Василий подумал, как же он раньше этого не замечал. Жил, выходит, как во сне, в вязкой, липкой паутине.
Варвара улыбнулась мужу, но в глазах у нее не было тепла.
— Привет, дорогой. Почему ты сегодня так рано? — она отложила бутылочку, ссадила с колен ребенка и встала навстречу мужу, протягивая руки, чтобы обнять его, но Василий отступил на шаг.
— Уходи из моего дома, — тихо сказал он, чувствуя злость и разочарование. Она убила его жену, едва не погубила его сына и всю жизнь делала из него идиота. Заставила его забыть своих любимых! Вертела им как дурачком!
— Что стряслось, милый? Ты сам не свой. — голос нежный, а глаза уже щурятся подозрительно, выискивают в нем причину. Василию стало горько и печально.
— Уходи, пока не пришиб тебя, — сказал, — я все помню. Все твои грехи.
— Кто-то задурил тебе голову, да? Кто это был? — сказала, приближаясь по шажочку. Василий почувствовал, что если она его тронет, морок вернется, и снова шагнул назад.
— Не приближайся, ведьма. Знаю я, как твои штучки работают. Просто уходи.