Лес был темным местом и даже в мирное время туда гулять детей не пускали. И вовсе не потому не потому что жутко и страшно, в таком сознаться можно было только на кухне за стопкой, когда дети спать уложены. А не пускали туда никого потому что, заблудиться, мол, легко и ям и рытвин много, проще простого ногу сломать или вывихнуть и кто тебя найдет потом в Лесу, таком густом, что кричи не кричи — все чаща поглотит, только волк или медведь на твой крик придут.
Потому даже грибы и ягоды собирать ходили только компаниями, никак не меньше трех-четырех и сказки страшные рассказывали, мол люди там пропадают и лешие водятся, а на одной из полян, где-то в чаще — кладбище древнее травой поросло, кресты каменные резные торчат.
На опушке Леса выгуливали коров и овец те, кто хозяйство свое имел и Лина с сестрой сводной ходили иногда туда помогать и в тот день тоже пошли.
Они шагали по дороге, все дальше удаляясь от городка, смеялись, шутили, как это у девочек заведено, делились своими маленькими секретами, когда услышали что их смеху вторит еще чей-то, чужой.
Девочки переглянулись и Лина, не задумываясь, схватила сестру за руку и дернула ее скорее за стену покосившейся старой кузни, одна из стен совсем разрушилась, а от угла остались только осколки бетона с торчащей арматурой. Девочки выглянули осторожно и увидели на опушке костерок, машину и сидящих вкруг молодых людей. Хоть девочки ни разу немецкого не слышали и форму только по телевизору видели, они сразу поняли, кто перед ними.
Лина сильно сжала руку сестры и потянула прочь.
— Пойдем, тише, — сказала она, — скорее убежим, дорогу с их стороны не видно.
— Нас и тут не видно! — ответила сестра жалобно и смотрела жадно на пришлых, — ты посмотри, красивые какие.
Немцы и впрямь были красивые — молодые парни, белокурые, голубоглазые, шутили и веселились так заразно, что Лина забыла даже в какой-то момент про оружие у них на плечах и в кобурах: они выглядели совсем безопасно. Заворожили ее нездешние и уже тем красивые лица. Молодые, веселые, устали ехать неизвестно куда, сделали привал.
Вдруг тишину разорвала пулеметная очередь, немцы повскакивали со своих мест, выхватывая оружие, двое, подстреленные, так и остались сидеть, у одного кровь из раны на голове побежала по лицу и щедрым ручьем полилась на воротник. Немцы разбежались в укрытия, а сестра Лины испуганно вскрикнув вдруг сдуру метнулась к людям в русских телогрейках, бегущих со стороны леса. Лина крикнула ее имя, но никак не успела ни остановить ни бросится вслед за ней — один из партизан, не разбираясь, пустил по ней очередь.
Будто в замедленной съемке Лина видела как руки девушки взлетают вверх будто бы в удивлении, очередь отбрасывает ее спиной назад, а платье на груди заливает красным.
Лина зажала себе рот, чтобы не закричать. Из своего убежища она видела уставившиеся в небо стеклянные глаза сестры — мертвее мертвой. Лина бросилась назад к дороге, скорее обратно в город, и нос к носу столкнулась с одним из немцев.
В сине-голубых глазах мелькнуло удивление, а Лину охватило странное настроение, безжалостное и ясное — или он, или она! Она обеими руками и всем совим весом толкнула солдата в грудь, чтобы убрать с дороги и мимо пробежать, а он споткнулся и спиной налетел прямиком на ощетинившуюся арматуру.
Какую-то секунду Лина еще думала что ничего не произошло, а потом один из прутов вышел из его груди и в глазах, по-прежнему удивленных, появилась боль.
Лина бросилась в обратную от города сторону прямо в Лес.
Ветки и кусты царапали ей лицо и ноги, но она бежала и бежала, спотыкаясь, пока звуки стрельбы не стихли далеко-далеко. Когда она уже потеряла счет времени, под ноги ей попался кривой корень и она со всего размаху упала, едва успев выставить руки и чудом уберегла лицо от колючек и веток, которые тут же вцепились в ее платье и плечи.
Лежа на холодной, успевшей промерзнуть земле Лина наконец горько и обессиленно заплакала. Она убила человека. Немца убила!
Она забралась под большую ель, подобрав ноги, пытаясь накрыть их полой пальто. Когда горячка бега прошла, ее начала бить крупная дрожь.
“Выхода никакого нет”, — пришло ей в голову. Не станут отчим с мачехой убийцу покрывать, не простят ей что сестру не уберегла. Во всем городе никто за нее не заступится, все побоятся немцев сердить.