Она тихо пощелкала в полной темноте.
— “Тогда я клянусь тобой. Теперь загадка.”
Женя приготовился слушать.
Прошло очень много времени, прежде чем Женя признал, что жестоко ошибся — насекомая была ничуть не глупее, и, пожалуй, даже поумнее него. Она с легкостью щелкала все его загадки, даже те, на которые он сам в свое время потратил немало часов. Ее загадки становились все сложнее, а разум его слабел, последствия удара не прошли даром, голова страшно кружилась, а потеря крови постепенно лишала его способности соображать.
Женя чувствовал, что не выберется. Следующая ли загадка станет последней, или та, что за ней, какая разница? Милосерднее попросить насекомую не откладывать больше трапезы и съесть его сейчас.
— ”Твоя очередь!” — сказала она, обдирая ему плечо, неловко и нетерпеливо тыча в него зазубренной клешней, — “Задавай!”.
— Я устал.
— “Загадку!” — потребовала она. Сдаться она ему не даст, слишком уж азартная. Будет требовать играть, пока он не отключится. — “Играй!”.
Пришлось крепко напрячь мозги. У него ведь было зачем жить, он должен попытаться.
— Что я могу сделать, чего ты никогда не сможешь повторить? — наконец сказал он, уверенный, что она ответит если не сразу, так через минуту, как разгадывала все предыдущие задачки.
Она задумалась, затихла. Жене казалось, что и сквозь темноту он мог видеть, как она сложила вместе огромные клешни и наклонила голову вперед, только длинные усы движутся, покачиваясь.
— “Твоя загадка неправильная. Ты не знаешь, что я могу!”
Женя покачал головой:
— Этого ты точно не можешь.
Она зашевелилась. Темнота наполнилась звуками: скрежет от зазубренных лапок, поскрипывание экзоскелета, мягкое касание брюшка к полу, сухой треск приоткрытых в волнении крыльев.
— “Плавать? Но я могу плавать!”
— Нет, не это.
Женя очень устал. Он сел на пол и наклонил голову, чтобы кровь не текла на одежду. Рубашка уже вся пропиталась ею и подсохла толстой коркой, но из ран все еще текла свежая. Запах крови вызывал тошноту и Женя постарался сосредоточится на терпком запахе насекомой и на мыслях возникающих в голове, чтобы не упустить ее ответа.
— “Плакать?”.
Женя глухо рассмеялся. Если бы голова была пояснее, он бы мог проанализировать ее ответы, как интересный психологический материал. Они больше говорили о том, как она оценивает себя в его глазах, чем содержали реальный ответ. Да только до ясной головы, он, наверное, уже не доживет.
Темнота просачивалась внутрь черепа. Женя чувствовал, как гаснет свет в мозгу, один отдел за другим потухал. Когда повсюду наступит темнота, придет покой.
— “Я не знаю ответа. Я все могу!”
— Нет, не все, — промямлил он липкими от крови губами.
Он не увидел, но почувствовал, как голова насекомой оказалась прямо напротив его лица. Она смотрела в его глаза.
— “Любить? Ты думал я не могу любить? Но я могу. Я люблю солнечный свет. Я люблю зеленые деревья. Я люблю каждого своего ребенка, и вкус людей я люблю. Люблю тебя”.
— Почему? — не то подумал, не то сказал Женя, но она ответила: значит все-таки вслух говорил.
— “Не знаю,” — сказала она, — “Но, никак не решу чего хочу больше — твое тело или твой разум и голос”.
— Скоро у тебя останется только один вариант, — пообещал Женя, закрывая глаза. Все равно они без надобности в темноте, подумал он, но разница все же была. С закрытыми глазами, сработал какой-то переключатель и его разум стал растворяться намного быстрее.
“Скажи ответ и сможешь уйти”.
Но он уже уходил, туда, где дом всех нас, живых существ, там, где мы заканчиваемся.
Он ответил:
— Проползти между твоих ног. Я смогу, а ты никогда.
Сил у него осталось ровно капля, для того, чтобы уловить ее ответ.
— “Ты выиграл. Я бы не додумалась до этого”.
Так что умер Женя с приятным чувством собственного превосходства.
Возрождался к жизни он мучительно, головная боль была такой сильной, что ее призрак наверняка остался с ним навеки вечные, как вновь приобретенное свойство организма, а может ему так только казалось в те моменты, когда ослабевало действие обезболивающих препаратов.
Он не помнил, как выбрался из канализации, всего одну картинку сохранил его разум: сначала все залил свет, а затем его поднимали, но он никак не мог вспомнить: человеческие ли то были руки или насекомые.
В больнице ему рассказали завиральную историю про то, как прохожий заметил открытый люк, заглянул, а там он, весь в крови. Тот человек потом приходил к нему в больницу, очень гордый, он ведь думал, что это он спас Женю. Тот его и не разубеждал. Первые дня три он провел, между тем миром и этим, не различая, что ему видится, а что реально. В темноте, которая возникала, когда он закрывал глаза, он все еще разговаривал с насекомой.