“Асфальт”, — подсказала ему память. — “Асфальт и бетон”.
Чуть придя в себя он поднялся на ноги. Сначала он осторожно опирался на левую ногу, но потом ощутил, что перелома больше нет, хоть она и отдавала тупой болью при ходьбе. Позже он обнаружил, что она болит сильнее перед дождливой погодой, и его так никогда и не отпустила хромота.
Заир отправился в единственное место в Нижнем городе, где он мог еще надеяться получить помощь. Он шел к своим родителям.
Да, они все еще оставались родителями, хоть и воспитывался он в храме, они приходили повидать его раз в месяц, на праздники чаще. Они всегда любили его, как и все, и теперь Заир надеялся, что их любовь никуда не делась, они ведь его кровь и плоть.
Дом он нашел не сразу: он никогда не покидал храмовых стен, за исключением дня Свадьбы, когда он прошел на глазах у всех по самой длинной улице города, и не очень хорошо ориентировался, но ему повезло, смутные воспоминания привели его куда надо.
Он старался не привлекать внимания и идти улицами потемнее. Быстро сгущающиеся сумерки играли ему на руку. На улицах сильно похолодало и пока он достиг порога отчего дома, он изрядно замерз и дрожал.
Он позвонил в дверь и дождался пока в прихожей зазвучали шаги и дверь открыла мать. Кровь медленно отлила от ее лица, когда она увидела сына, глаза расширились. Она пробормотала: “Сохрани нас богиня”, и Заир вдруг очень ясно понял: они надеялись, что он мертв.
За матерью возник отец.
— Что ты тут делаешь? — спросил он со страхом и злобой.
— Мне нужна помощь, — ответил Заир, — или вы не знаете, что вся страна хочет моей смерти?
— Уходи, — твердо и глухо сказал отец, наклоняя лоб вперед, как бык.
— Что? — не понял Заир. — Папа?
Отец молча снял со стены ружье, но Заир так же стоял, непонимающе глядя на него. Такого не могло быть! Люди любили его! Родители любили его! Почему?...
Мать быстро отошла от Заира, не вставая между ним и отцом и он вдруг увидел свое отражение в зеркале висящем в прихожей. Волосы горели огнем, а его лицо покрывали черные языки пламени, глаза горели из темных пятен, напоминающих пустые глазницы черепа. Никто бы больше не сказал, что он, и мальчик-звезда, которым он был, это один человек.
— Ты не можешь так поступать, — сказал Заир, со злостью, — я ваш сын, вы родили меня на свет и вы должны обо мне позаботится, когда я оказался в беде!
— Тьма тебя родила. И тьма о тебе позаботится, — сказал отец.
— Ублюдок! — выплюнул Заир единственное известное ему ругательство, которое он когда-либо знал. Он услышал его совсем недавно в свой адрес.
Тогда его отец выстрелил и попал ему в грудь.
Выстрелом его вышвырнуло прочь из дома, где он упал спиной на мостовую, уставившись широко раскрытыми остекленевшими глазами в серое небо. Его грудь разворотило в кровавую кашу, раздробив грудину и легкие.
Но не успели соседи выглянуть на выстрел, а родители предпринять что-то, чтобы скрыть труп, он исчез сам: сгорел во вспышке ослепительного света.
Часть 3
Изгой
Заир очнулся и огляделся по сторонам, держась за грудную клетку, которая ужасно ныла и пульсировала под его ладонью. Если бы он знал город, то понял бы, что его отшвырнуло почти к самой окраине, в бедные районы. Он увидел вокруг только нищету, вонь мусора и грязь.
Заир отыскал в мусорном контейнере куртку на три размера больше своего, в пятнах, будто бы в ней кто-то умер, зато с большим, широким капюшоном, чтобы скрыть лицо и волосы.
Он быстро понял, как сильно они привлекают внимание.
Мальчик-звезда сделался призраком в городе, в котором должен был стать богом. Он быстро научился просить милостыню (скрыв лицо и татуированные черным руки) и обменивать жалкие медяки на еду там, где никто к нему не приглядывался, думая, что он чем-то болен и потому обезображен.
Заир видел много таких же, как он, изгоев, и понемногу начал проникаться к ним сочувствием. Люди были совсем не такими, как он думал. Ими управляли эмоции, их судьбами управляли события и обстоятельства, и кто-то оказывался наказан даже как будто бы ничем этого не заслужив.
Раз, в ясный день, он сидел, далеко от людных улиц, подставив лицо солнцу. Осунувшийся, бледный, как привидение, он ничем не напоминал избалованного юношу, которым был всего несколько месяцев назад. Он не ел несколько дней, но сидел тут не для того, чтобы просить милостыню, а потому, что это место ему нравилось и было достаточно тихим.