Я не знал дело ли в ней, или в том, как сильно я заскучал по людям.
Тогда я стал толкать камень. Он не сдвинулся ни на миллиметр, сколько я ни пытался. С меня сошло семь потов и все это время я ощущал, каким монолитом является эта глыба, насколько больше меня она весит. Мне удалось лишь слегка качнуть ее в самом последнем усилии, на которое у меня ушли все оставшиеся силы.
Я обернулся: она даже не смотрела на меня.
— Он все еще на месте, — сказала она.
“Слишком тяжелый”, — хотел сказать я и: “Я не смогу и на палец его сдвинуть”, но я прикусил язык и ничего не сказал. Я почувствовал, что если так скажу, она уйдет и я больше ее никогда не увижу и еще пятьдесят лет буду призраком мотаться по горам, пока сам не поверю, что призрак. Я не боялся этого и не догадывался, просто знал.
— Это ненадолго, — ответил. Перевел дух и снова взялся за дело. Подходил с разных сторон, пытался его раскачивать, поддеть чем-нибудь, бросался на него всем телом.
— Тебе не обязательно это делать, если ты не можешь, — сказала она, когда я сел, обессилев и уткнувшись лбом в камень. — Кажется, он слишком тяжелый, а ты слишком маленький и слабый.
— Жизнь тоже тяжелая, — глухо сказал я.
— И что с того? — с любопытством поинтересовалась она, даже слегка повернувшись в мою сторону.
— С того, что если ты спрашиваешь меня об этом, значит я это могу, — сказал я и сбросил свой балахон, оставшись по пояс голым. Черные линии змеились по моему торсу, вокруг родимого пятна в виде звезды, образуя турбуленты и спирали, и языки пламени. В тот момент, эта роспись показалась мне даже красивой.
— Это вовсе не обязательно.
— Ты единственный человек, попросивший меня о чем-то за много лет. И, да, это обязательно, — сказал я и взялся за камень. И он сдвинулся, немного, потом еще немного. Потом он едва не задавил меня насмерть и я только успел испугаться, что со мной будет, если меня раздавит камень, смогу ли я ожить тогда, а мои руки уже пришли в движение толкая камень в нужном направлении и он, наконец, откатился в сторону, подняв жуткий грохот и пыль, от которой заслезились глаза и запершило в горле.
Я закашлялся и, сквозь застилавшие глаза слезы, увидел, что камень закрывал большую яму, наполненную темной, как черное ночное небо водой. До чего же это была странная жидкость, она колыхалась, словно гладь озера, в котором непрестанно происходило движение, выглядела и густой, и легкой одновременно, словно сюда, сгущаясь, стекались излишки сумрака.
Когда моя новая знакомая зачерпнула чашкой воду, я увидел, что она почти совсем непрозрачная, даже сквозь маленькую порцию с трудом можно было разглядеть дно чашки.
— Пей, — велела она мне, и я не посмел ослушаться, взял чашку сбитыми пальцами с разможженными о камень ногтями, и осушил ее одним глотком. Странное чувство охватило меня, я стал таким легким, будто прозрачным, и весело подумал, что могу улететь с первым же порывом ветра. Мучившие меня мелкие и большие боли разом потеряли ко мне интерес, как разлетаются в разные стороны от своей жертвы стервятники, углядев приближение львицы.
Я вдохнул полной грудью, ошеломленный и почти напуганный такой переменой в своем теле, успев подумать, что цвет этой воды, похож на цвет линий исчертивших мое лицо и тело.
Женщина, не обращая внимания на меня, застывшего столбом с пустой чашкой в руках, опустилась на колени и ощупала пальцами землю, снова отыскивая край ямы, опустила в нее мех и несколько раз поднимала его, чтобы удостоверится, что он полон.
Поднявшись на ноги, она протянула руку за своей чашей и спрятала ее в плаще, когда я подал ее.
— Что это за источник? — спросил я, хотя хотелось задать и миллион других вопросов: что это за вода, что она делает, кто ты такая и можно ли мне пойти за тобой на край света?
— Священный, — сказала она. — Будь добр, поставь камень на место.
Второй раз все удалось намного легче, чем в первый. После удивительной воды, все мои мускулы работали как надо, и я ощущал почти потребность касаться материальных объектов. Я чувствовал себя одновременно легким и невероятно тяжелым, могущественным, способным проделать, что угодно с любым материалом и я сдвинул камень почти сразу, он встал на прежнее место, как влитой.