Я гордо огляделся по сторонам и увидел, что моя знакомая уже превратилась в небольшую фигурку далеко впереди.
Меня охватил ужас такой силы, которой я не ожидал. Смертельно испугался остаться один, не узнать ответы на свои вопросы и странным, самому мне непонятным образом почувствовал, что мне без нее никуда. Нельзя, пропаду. Я не видел ее лица, ее голос внушал мне что-то среднее между страхом и трепетом, но знал, просто знал, как младенец узнает мать, что она мне нужна. Более того, совершенно необходима.
Потому я и побежал за ней, с криками “Постой” и “Погоди”.
Она остановилась и дождалась пока я добегу до нее. Каким-то образом она умудрилась за пару минут отшагать довольно большое расстояние.
— Что тебе? — спросила она и, уперев руки в колени, запыхавшийся, я понял, что не смогу найти слов, чтобы выразить все, что думаю, и звучать это будет глупо и беспомощно, не влюбляются же просто так, с пары слов, даже сумасшедшие изгои вроде меня не влюбляются. Но я все равно открыл рот и сказал:
— Давай помогу!
Она наклонила голову и молчала довольно долго. Потом протянула мне мех, который был намного тяжелее, чем мне казалось и пошла вперед.
Это была странная прогулка. Мы шли долго, много дольше, чем мог длиться один день. Она заговаривала со мной редко, и всегда это были поручения, по большей части тяжелые и опасные, и непонятные: повали то дерево, отлови ту птицу, перенеси меня через реку, и я в лепешку разбивался, но дерево валил, птицу, весь в колючках и царапинах, приносил и через реку, с великой осторожностью подхватив хрупкое, но отчего-то ужасно тяжелое, тело, переносил.
Когда я думал, что путь уже никогда не закончится и, вымотанный до изнеможения, едва тащил за собой тяжелый мех, она сказала:
— Почти пришли, — но я не увидел вокруг, в равнине, ничего похожего на дом.
— Я не пущу тебя внутрь, — сказала она, — отдавай мех и уходи.
— Почему? — глупо спросил я. В голове у меня звенело от страха, сейчас я бы не оставил ее и за все золото мира, ни за что. Во мне жило странное чувство, что любил я ее всю жизнь, только сам об этом не подозревал, чувствовал, что знаю ее, очень хорошо знаю.
— Потому что только муж может входить с женщиной в ее дом, — ответила она, — а ты мне не муж. Отдавай мех и уходи.
Я шагнул назад, пряча мех за спиной.
— Постой, не прогоняй меня, — я быстро нашелся, что сказать, — а вдруг, кто-то захочет тебе навредить? Я могу защищать тебя и помогать тебе, только не гони меня.
— Тогда тебе придется на мне жениться, — ответила она из-под капюшона и прежде, чем я сумел выкрикнуть, что согласен на все, она остановила меня жестом, — стой, молчи. Гляди.
Она откинула капюшон и я увидел ее лицо. Она не была ни старой, ни молодой. Почти лысую голову едва покрывал жидкий белесый пушок, незрячие глаза подернуты белой пеленой. Все ее лицо пересекали уродливые шрамы, искривляя все черты и превращая лицо в пародию на человека из кривого зеркала.
— Все еще хочешь на мне жениться? — спросила она без насмешки, ровным, строгим голосом. Когда она говорила, ее рассеченные губы шевелились не синхронно, между кривыми зубами, походящими на клыки виднелся черный язык. Ее лицо было самым уродливым лицом, какое мне приходилось видеть. И это было неважно. Мой голос не дрогнул ни миг, когда я ответил:
— Да. Я хочу на тебе женится и хочу отдать тебе свою жизнь. — я взял ее руки в свои и понял еще кое-что, что касалось ее незрячих глаз: она не могла меня видеть и не могла узнать. Я должен был ее предупредить. — Но ты можешь не захотеть взять меня. Я преступник и изгой, мое тело мечено черным и все об этом знают. И ты знай, это перед тем, как ответить.
— Ты не преступник и не изгой, — рассмеялась вдруг она, звонко, как девочка, — ты мой муж.
Я увидел, как стремительно меняется ее лицо, словно кто-то сдергивал с него струистую шелковую ткань, она менялась, принимая свой истинный облик. Моя жена смеялась, а я смотрел, как ее лицо обрамляют блестящие черные волосы, темные, как сумерки, глаза смотрели весело и яростно, гладкое и стройное смуглое тело прикрывал шелк и золото. Я упал на колени, перед смеющейся богиней, не в силах смотреть на ее красоту, и не в силах отвести глаз.
Одна пара ее рук подняла меня с колен, другая легла на плечи, третья гладила мое лицо.
— Встань, Заир, — сказала она и наклонилась, чтобы шептать мне в ухо, и я ощутил исходящий от нее запах масел и крови, благовоний и металла, милосердия и жестокости. Я закрыл глаза, чтобы услышать ее слова, чтобы сделать, как она хочет, потому что только для этого я теперь существовал. — Иди домой, и будь моим мужем.