— Ты болеешь, — вдруг сказала женщина, — и умираешь.
У нее был тихий голос, похожий на шепот ветра в заброшенном доме.
— Ну да, — согласилась Настя, — доктора уже мне говорили. А как вы узнали?
В животе громко заурчало и Настя очень смутилась. Ушла с продленки, надеясь получить дома таблетку, и в последний раз ела утром.
— Простите, пожалуйста.
Женщина встала и пошла в квартиру. На полпути обернулась и произнесла:
— Идем.
Настя послушалась. Сидеть в подъезде было нехорошо: если кто-то из соседей увидит, решит что в семье проблемы, и тогда Настю отберут у мамы с папой. Так мама говорила. Настя совсем не хотела, чтобы ее отобрали и увезли в другое место. Мама тоже не хотела, поэтому всегда подписывала отказы, когда врачи пытались перевести Настю в другие больницы: все они были далеко. И продолжала повторять, что папа очень расстроится, если снова придется тратить деньги.
— Не надо никаких врачей, лечений, — говорила мама, — все болеют и ты поболеешь и выздоровеешь.
Мама, наверное, в это верила, а Настя уже не очень. Но маме так легче, зачем ее расстраивать.
В квартире женщины было неубрано. На вешалках Настя увидела много-много мужских курток и подумала, что наверное это гости. Вот только было тихо. Может, все спят?
Женщина отвела Настю на кухню, заброшенную, как если бы здесь бывали очень редко. Хозяйка достала из разных углов печенье, чай, всякую мелкую снедь, а Настя заварила чай и погрела в микроволновке какие-то булочки. Она ела, а женщина смотрела, но ее взгляд совсем-совсем не пугал Настю. Не пугало и то, что женщина понемногу приближалась.
— У вас очень длинные ногти, — восхитилась она. Ногти были темные, блестящие, каждый в половину длины пальца. — Вам так удобно?
Женщина неопределенно наклонила голову. Настя решила, что это согласие. Ей было хорошо, внутри потеплело, даже голова почти не кружилась.
— Вы добрая, — сказала Настя. — Правда?
На неподвижном, словно у статуи, лице женщины проступила первая видимая эмоция: удивление.
— Добрая?
— Конечно добрая. Вы меня почти что спасли. Знаете, мне нельзя было там в подъезде оставаться, а на улицу идти очень холодно… а откуда у вас столько курток? Где все? Неужели они ушли без них?
— Ушли, — ответила она.
— А вы знаете, к вам вчера человек приходил, он не совсем хороший. Его по телевизору показывали.
— Знаю, — кивнул женщина, — это был грубый человек. Он много зла в себе носил, очень много.
— А что с ним теперь? — спросила Настя.
— Теперь он свободный. — ответила она.
— Значит, это хорошо.
— Это хорошо.
Женщина погладила лицо Насти, как будто хотела узнать, каково оно на ощупь. Когти были холодными и гладкими, а взгляд — внимательным и спокойным.
Если бы Настя умела читать мысли, то узнала бы, о чем красивая женщина думает: в ребенке совсем нет темноты и грязи, а значит, жало в горле в ход пускать нельзя. Жало — для тех, кто смотрит в тень и живет тьмой. Паучиха узнавала таких и освобождала их души, сколько себя помнила. Свет же внутри ребенка завораживал. Согревал — хотя она никогда не думала, что станет нуждаться в тепле.
Девочка рассказывала про школу, про маму с папой. Дитя, полное любви к миру, каким бы он ни был. Она не боялась ту, которую обходили стороной все люди, интуитивно чувствуя мрачную угрозу. Никто не мог и близко подойти к жилищу паучихи. Никто не мог и взгляда на нее поднять, испытывая такой ужас, какой человек вообще способен ощутить. Девочка же не тратила времени на страх, понимая, что он забирает много, а времени у нее мало. Необыкновенный ребенок, уникальный. Прекрасный, умирающий свет. Женщина слушала, наклонив голову, наблюдая, как трепещет почти угасший огонек внутри ребенка.
***
Новый год в школе Настя очень любила. Школьники мастерили поделки, игрушки и открытки, украшали елку — и классы преображались. На уроках чтения звучали рассказы про Новый год, а на музыке пели праздничные песни, которые потом прилипали к языку так, что не стряхнешь.
А вот дома Новый год не был любимым праздником. На украшение не хватало мишуры, а бумаги, чтобы сделать новую, никогда не было. И елки у них не бывало. А еще в каникулы папа все время был дома и много пил вместе с мамой.
Обычно в сам праздник он все же становился добрее, но в этот раз что-то случилось на работе, он пришел очень сердитый и долго кричал на маму и на Настю.