– Благодарствуйте, Василий Михалыч, есть покамест.
– И то хорошо. Дальше что ж? По лавкам да по трактирам потаскаешься, а засим налегке, ветром подбитый – марш в Кронштадт. Дело известное.
– Для меня теперь Кронштадт что Париж – само веселье, жизнь сама.
– Веселье, жизнь, Париж… – проворчал Головнин. – Ты, брат, не дурак, а коли не дурак, то в Кронштадте не больно весел будешь.
– Отчего же?
– Оттого… Царь Петр заложил крепость для флота. Флот вывел на море, чтоб охранял подступы к столице, ко всему государству. А флот… флот нынешний в упадке. Да-с!
Матюшкин вопросительно глянул на капитан-командора:
– Как же, Василий Михалыч? Не мне, разумеется, спорить с вами, но… Ведь и вокруг света ходим, и в практические плавания…
Головнин сдвинул щетинистые брови.
– Люди! – выкрикнул он. – На людях все держится. И лохань поплывет с нашим матросом. Ан и люди не без дна и покрышки. Эх, Федор Федорыч… Флот-то наш в самом бедственном положении. Кругом воры, бесстыдные, жадные… Рыба с головы гниет. Был у нас маркиз де Траверсе. Русский морской министр – маркиз де Траверсе! Ха-ха!.. Ну, тот хоть не так крал. А вот нынче «вождь морской» господин фон Моллер! Батюшки светы!.. – Он помолчал и прибавил: – А государю об этом ведомо.
– И что же?
– Государь? «Мой флот у них в кармане». Остро, нечего сказать: дескать, разворовали мой флот господа хорошие. А хуже того, что внемлет ослам, которые твердят: Россия суть страна сухопутная, флот ей не нужен, в тягость ей флот.
Он в сердцах отбросил кресло, отошел к окну, встал спиной к Федору. Потом обернулся, взял со стола листы бумаги.
– Вот слушай, брат, что я тут господам адмиралтейским… – Он прочел медленно: – «О злоупотреблениях, в Морском ведомстве существующих». – Пожевал губами и отложил бумагу. – Целый трактат, батюшка, о различных ступенях и хищении казенного имущества. Начинаю с параграфа о воровстве, неизбежном при нынешнем правлении, кончаю параграфом о злоупотреблениях тонких, то есть обдуманных и в систему приведенных. То-то взвоют! – злорадно заключил он и погрозил кому-то кулаком.
– Взвоют, Василий Михалыч, непременно взвоют. – Матюшкин улыбался.
– А недавно, братец, – продолжал Головнин, садясь в кресло, – такая история приключилась. Вздумал я составить описание достопримечательных кораблекрушений. Описать захотел многие несчастные случаи на морях, разобрать причины. Ну, составил, выдал в свет. Не встречал? Нет? Э, где там, на Колыме-то… Выдал, стало быть, в свет. И-и, милый ты мой, что тут поднялось! Головнин, кричат, клеветник! Головнин, кричат, императорский флот срамит! Не все, понятно, закудахтали. Многие поняли, что о пользе моряков радею, чтоб чужие несчастья наукой были. Правда? Ну вот. А закричали, на ком шапка горит. А как происшествия я описывал сравнительно давние, то виновниками, видишь ли, оказались те, что ныне в больших чинах ходят. – Головнин потыкал указательным пальцем в плечо. – С мухами на эполетах. Сам Александр Семеныч Шишков на дыбки поднялся. Так и так, шамкает, много-де у Головнина насчет высших чинов поносного, так и так, мол, подобные сатиры не научают, а токмо оскорбляют…
В кабинет заглянул Лука:
– Кушать подано.
– Иду, – откликнулся Головнин. – Скажи барыне, у нас гость. – И, обернувшись к Федору, прибавил с шутливой строгостью: – Господин мичман, извольте отобедать с капитан-командором.
– Слушаюсь, – отвечал Матюшкин. – С великим удовольствием.
Они прошли в столовую. Федор был представлен Евдокии Степановне, молодой, лет двадцати пяти, женщине, светловолосой, полной, приветливой.
За обедом разговорились об общих знакомых.
– Рикорда Петра Ивановича помнишь? – спросил Головнин, повязывая салфетку.
Матюшкин отвечал, что, дескать, отлично помнит те добрые деньки, когда шлюп «Камчатка» пришел в Петропавловск и все офицеры так хорошо были приняты в доме капитана первого ранга Рикорда.
– Вот-вот… – Головнин налил водку, рюмки запотели. – Так он теперь в Кронштадте командиром двадцать второго экипажа. И Людмила Ивановна с ним, разумеется. Твое здоровье, сударь.
Они чокнулись.
– Вот бы его-то, Петра Ивановича, в командиры Кронштадта, – продолжал Головнин, тронув губы салфеткой.
– А сейчас кто? – справился Федор.
– Моллер. Братец родной «верховного вождя» нашего. Вор из воров, да за братниной спиной как у Христа за пазухой. Но есть, видишь ли, у меня надежда пристроить Петра Ивановича в командиры порта. Ну-с, прошу.
Матюшкин хотел было сказать тост, Головнин остановил его.
– Полноте. По английскому флотскому обыкновению, немые рюмки. Тосты – это, брат, вранье.
Федор улыбаясь поклонился Евдокии Степановне.
– Благодарю вас, – радушно отвечала она, – у Василия Михайловича на все непреложные правила. Не дом, а корабль.
– А на корабле, сударушка, – вставил Головнин с поддельной суровостью, – капитану не перечат.
Все рассмеялись.
– Да, вот, еще, послушай-ка! – продолжал Головнин, принимаясь за суп. – Помнишь, в Петропавловске был у Рикордши вроде как пансион?
– Как же, помню, – отвечал Матюшкин. – Такие милые девочки. Очень обрадовались, когда мы им фортепьяно привезли.
– Вот-вот. Так одну из тех девиц, представь, за англичанина выдали…
– За англичанина? На Камчатке? – удивился Матюшкин. И едва не уронил ложку. – Капитан Джон Кокрен? Чудеса!
– Ты что, знаком? – в свою очередь удивился Василий Михайлович.
Федор рассказал о приезде Кокрена в Нижне-Колымск.
– Ага! Так, так… А теперь послушай, что дальше-то было… – Головнин смешливо сморщился.
– Да уж будет, Василий Михайлович, – укоризненно сказала Евдокия Степановна.
– Э, чего там… Слушай, Федор. Вообрази, сыграли свадьбу. Приходят наутро поздравить, глядь… одна молодая… Это мне все Петр Иванович доподлинно сообщил… Натурально, полнейший конфуз. Туда-сюда, кинулись искать британца. Нет и нет. Ах ты господи! Нету, как в омут канул. Наконец нашли. Сидит у приятеля своего, нашего флотского офицера. Как его бишь… Стогов, что ли… Сидит. Все к нему: что случилось? А Стогов и объяснил: оказывается, проснулся англичанин да и вспомнил, что клялся приятелю не менять привычек. Как же, думает, чай-то пить? Решил идти немедленно, а двери заперты. Он тогда, долго не мешкая, сиганул в одном исподнем через окно да так по снежку, по снежку к этому самому… как его, биш… Стогову. – Головнин смеясь откинулся от стола. – Настоящий джентльмен, черт побери!
У Евдокии Степановны раскраснелись щеки. Матюшкин хохотал.
– Зато теперь, – успокоившись, проговорил Головнин, – теперь, говорят, он от нее ни на шаг.
– Да где же они? – спросил Федор.
Оказалось, Кокрен с женой приехал в Петербург вместе с Рикордами. Рикорды поселились в Кронштадте, а Кокрены в Питере, на Васильевском острове, ждут открытия навигации, чтобы плыть в Англию.
4
На столе – графин водки, кочан кислой капусты, ржаной хлеб. В комнате полно офицеров и штатских. Дым, говор, смех. Федор растерянно огляделся.
– Ба! Ужели? – С кресел поднялся белокурый толстяк.
– Дельвиг!
Они облобызались.
– Однако, Антон, где ж хозяин?
Дельвиг повел голубыми глазами:
– Кондратий Федорович, позволь представить…
Матюшкин увидел Рылеева, худощавого, с несколько выдвинутой нижней челюстью, с подвитыми узенькими бакенбардами. Рылеев коротко поклонился Федору.
– Наш, лицейский, – сказал Дельвиг, похлопывая Федора по плечу пухлой ладошкой. – Моряк и сибирский скиталец.
– Рад… Очень рад, – отрывисто ответил Рылеев.
Матюшкин протянул ему записку Пущина. Кондратий Федорович пробежал записку, глаза его засветились.