Я же вновь спрашиваю маму, зачем же она торчала при нем все эти годы. У меня это никак не вмещается в башку.
- В другой раз я ответила бы тебе, что была дурой, но этот этап давно уже позади. В этой жизни я уже достаточно самобичевалась. Я любила его, что еще тебе сказать, - тихо говорит мама, очищая апельсин. – Он бывал заботливым и чертовски забавным, а кроме того, я ведь знала его всю свою взрослую жизнь. Я думала ним, дышала ним… Хотя в те последние годы все это выглядело уже по-другому, в принципе, я уже научилась жить без него. Впрочем, знаешь что? Если бы я ушла, у меня не было бы тебя.
Мне хотелось бы узнать, как такое возможно, что я родился в Швеции, в семьдесят четвертом – ведь не поехали они туда в отпуск. Впрочем, об этом я ее уже спрашивал. Мама говорит, что до этого мы еще дойдем.
С тех пор как не стало Бурбона, дни катились комьями грязного снега; родители сновали по дому будто привидения. В тот день телевизор показывал бугристую поверхность Луны и хрупкий посадочный модуль, из которого выскочил Армстронг. Ну, это мы и так все знаем.
А старику неожиданно припомнился американец. Вообще-то он редко к нему возвращался. Он заявил, что Армстронг и все остальные после этого подвига получат все, что только захотят, памятники, названные в их честь аэропорты и славу, которой нет даже у Роберта Редфорда.
Про американца из Редлова никто не помнит. Его коллеги сгорели в атмосфере, а сам он трахнулся в Землю, совершенно негостеприимную, словно Луна.
Отец говорило все больше и больше, рассуждая о судьбах космонавтов, летчиков, солдат вообще, и я уверен, что, по сути своей, он жаловался на свою судьбину: чужого в чужой стране.
Зато маме сделалось не по себе, как тогда на экзамене. Она говорит, что в комнате потемнело, у нее перехватило дыхание, и она сама чувствовала, как у нее во внутренностях открываются раны. Над этим она шутит так же, как над опухолью. Вот только опухоль сама не пройдет.
Папочка перенес ее с ковра на диван, дал воды и хотел было отвезти ее в больницу. Мама попросила, чтобы он просто посидел рядом. И вот тут-то зазвенел телефон.
Отец снял трубку, хотя мама была против. И вот теперь уже он сполз на пол. Сидел и бормотал в трубку простые слова. Разговор закончился, но отец и не пошевелился.
Звонил Арнольд Блейк.
Он сообщил, что в советском посольстве появился новый атташе по культуре. Якобы, охотник на баб и сам красивый сукин сын.
Одна рука у него не действовала и была прижата к телу.
О годах для себя
Вот про Едунова я никак не могу переварить.
Они его боялись. Курва, они были перепуганы, словно министрант на конклаве, тем временем, из того, что я сейчас слышу, мужик ничего не делал. Папочка охотился, мама лечила людям зубы, американцы продолжали летать в космос, а Едунов грел себе задницу в посольстве. Шли годы.
Старик пиздел, что работает над чем-то охуительно крупным и важным, он обещал маме, как очень скоро их жизнь изменится. В чем там было точно дело, он не упоминал, но давал понять, что вскоре вновь сделается важным и всемогущим человеком. Пока же он исчезал все чаще и на дольше, по ночам чего-то шептал в телефонную трубку. Он купил себе пишущую машинку и колотил по клавишам, грязным и липким от засохшего скотча.
У мамы после нескольких тощих лет кабинет разгулялся так, что случались дни, когда она пахала по двенадцать часов в день. Она охотно рассказывала о пациентах. К ней, к примеру, приходил старый, сумасшедший художник, утверждавший, что вскоре боги возвратятся на землю: индусские, китайские, те самые, что были у ацтеков и апачей. Он рисовал пестрые картины с Вишну и Зевсом, которые вручал матери, с наличкой у него было паршиво. В конце концов, он написал ее портрет как Елены Троянской на фоне горящей Трои. Маме такая концепция не слишком нравилась, но сам тип был в абсолютном порядке. Опять же, он напоминал ей Зорро.
Она сохранила контакт с той самой одногруппницей. Двица все так же верила в лучшее завтра, но заботилась и о добром сегодня. Иногда мама оставалась у нее в Балтиморе на уик-энд, где они играли в кегли и объедались китайской едой. Еще я слышу про пару старичков, которые напоминали ей про дедушку с бабушкой. Они жили неподалеку и относились к маме словно к дочери. Но, в конце концов, переехали во Флориду. Мама ходила на барбекю и приемы, уже без отца, а когда люди ей надоедали, ехала одна в Нью-Йорк или даже на ниагарский водопад.