Только что купленный костюм остался на ступенях, мама вернулась в гостиницу и там кружила между окном, кроватью и туалетным столиком. Проходили часы. Мать присушивалась к стальному кашлю лифта, пыталась не глядеть на часы, часы пялились на нее, и так вот оно и шло.
В конце концов, кто-то постучал. К сожалению, это была Кейт.
Она сообщила, что у нее важная информация для отца, и удивилась, что тот еще не вернулся. Так что они ожидали вдвоем: мать и та корова с губами, словно два склеившихся глиста.
Мне нравится, когда мама плохо говорит о других. Тогда я чувствую, сколько в ней жизни.
Старик вернулся около полуночи, находясь в ауре успеха и недавно переваренного алкоголя. Он схватил мать в объятия и закричал, что все прошло просто великолепно. Потом выпил рюмку рома, выразил не терпящее отлагательств желание переговорить с Кейт один на один, закрылся с ней в туалете и открыл краны в ванне.
Мама сидела в комнате одна, слушая шум воды, а почему не прорвалась к этому клопу вместе с дверью, и вправду сложно понять. Наконец они вышли, Кейт чухнула, а отец опустился на колени и положил голову маме в подол.
- Послезавтра я встречаюсь с Юрием, - шепнул он. – Через два дня все закончится.
О фортепиано
Мама поднялась рано и написала письмо дедушке с бабушкой. Старик в это время валялся навзничь и храпел.
Мать утверждает, что письмо содержало эмоциональную херню, и сегодня она не стала бы его писать вообще. Если уж ты сделаешь кому-то зло, то, по крайней мере, не извиняйся.
- Я писала, что приехала бы в Польшу, если бы это было можно, вот только Колю оставить не могла, потому что он был уже как старый бассет-хаунд, растерянный и злой, - расчувствовавшись, сообщает мать, конфета выпадает у нее из пальцев на пол часовни. – Меня печалило то страдание, которое я им принесла, так что написала еще и об этом, потом еще прибавила, что жизнь у меня хорошая и замечательный дом, это чтобы они не беспокоились. Тогда в Вене я бы все отдала, чтобы их увидеть. Написала адрес на конверте и сраз уже отдала почтовому служащему для отсылки, потому что могла бы и раздумать.
От родителей сбежать невозможно, говорит она еще. Мы желаем известной нам с детства любви без каких-либо условий. Родители – это не люди, а тотемы, слышу я; дождь хлещет в окно за витражом, а я представляю себе дедушку и бабушку, выструганных из букового дерева и обвешанных искусственными цветами, как они торчат посреди громадной площадки, между продовольственным магазином и пожарной частью, в кровавом ливне.
Во время завтрака Кейт спросила у матери, купила ли она себе что-нибудь. Уолтер передал отцу очередной конверт с долларами.
Родители отправились в город тратить бабки. Мать вспоминает экипажи, в которые были запряжены белые лошади, виадуки над крышами жилых домов и совершенно бесящее напряжение, которое они пытались переходить и заболтать. Юрий то, Юрий это, как будто бы это она сама волочилась по бесконечным ступеням Вотивкирхе.
Старик рассказывал, как выкрадывали немцев из-за линии фронта. Подкрадывались ночью, выбирали какого-нибудь урода, тащили к себе, обосравшийся говнюк выдавал все, что было нужно, а потом его расстреливали.
Дружки погибали часто, он перестал различать живых и мертвых, в конце концов сам посчитал себя трупом.
- А рядом с тобой я воскрес, - известил он.
Понятия не имею, что мать должна была с подобной новостью делать. Она просто потащила его в город, куда глаза глядят. Так они попали на разрушенную бензозаправку, где их застала темнота, и старик буквально дрожал от страха, пялясь на незнакомые дверные проемы.
- Здесь может случиться что-нибудь нехорошее, - буркнул он и стал выглядывать такси.
Вечером они пошли на "Летучую мышь", по словам мамы, в "Рыжем Коте" играли лучше, а старик не был бы самим собой, если бы не пропустил парочку стаканов в ресторане гостиницы. Мать села с ним. Отиец сыпал шутками и поглядывал на фортепиано.
Кроме них в ресторане находилась пожилая пара, какие-то шведы и еще пердун с внучкой. Старик же отодвинул рюмку, вытер губы и отправился сыграть для мамы Шопена.
Когда он усаживался за инструмент, мать опасалась, что им придется платить за разломанный инструмент. Папочка же поправил табурет под задницей, сгорбился и ударил по клавишам на пробу.
Рассказ мамы замедляется, ее голос становится более глубоким, ее пальцы сжимаются на моем предплечье.
- При первых же звуках, люди повернули головы и так уже и остались. Только вот та маленькая девочка тут же пошла танцевать, потому что в зале зазвучали мелодии, словно бы мой Коля, человек, которого я любила, несмотря на все его зло и скуку, не предупреждая, вытолкнул ее в небо из становящихся твердыми грозовых туч. Эти звуки временами терялись, гибли в басовых раскатах грома и возникали из них, неуверенно, словно я и мой единственный. Эти звуки вливались мне в живот, будто жидкое золото, а тяжелые капли расплавленного сердца стекали у меня по ребрам. Именно так я себя чувствовала, честное слово. Я увидела наши хорошие и нехорошие моменты в какой-то мозаике, которая внезапно обрела смысл, а Колю, которого знала пятнадцать лет, с которым занималась любовью под ярким солнцем на террасе виллы "Под негром", и которого годами скатывала с обоссанной постели, именно того самого моего мужа, я видела в совершенно новом свете. Он ласкал клавиши и подскакивал на табурете, словно бы собирался подняться в воздух вместе с инструментом, из которого он высекал всю печаль выжженной любви. Пускай летит в небо, там ждут, думала я. Быть может, для таких как он, места на земле нет? Быть может, и для нас тоже никогда не было?