"Елена?".
О том, как прикидываться идиоткой
Мне нравится почерк отца, эти тесные отступы между словами буквы, выставленные словно взвод, и ровненькие поля. Отец заботился о порядке, даже если и спешил, делая эту заметку.
Покупаю в "Инмедио" шариковую ручку, прошу дать мне листок и пишу пару предложений на пробу, выглядит даже элегантно, хотя и по-школьному; у букв имеются кругленькие животики, соединительные кривые и черточки, они собираются на безопасном расстоянии, как будто стерегут друг друга. Я пишу о взрывах в голове и трупах, сравниваю этот листок с ксерокопией папиной заметки, ну что же, у него получилось лучше.
Помимо этой старинной ксерокопии и фотографии, в конверте находятся ксерокопии листков, написанных мамой по-английски. Снова мы имеем пришельца на пляже, смерть в госпитале, но акцент перенесен на Едунова, на его роль в этом цирке и на вертолет, на котором космический труп полетел в СССР.
Мама приготовила этот текст перед планируемым визитом в советском посольстве. При этом она прикидывалась идиоткой, наврала, будто бы родилась в Сиэтле, а наводя порядок в доме, нашла записки дяди времен Великой отечественной войны. Их она передаст лично в руки такому-то атташе и указала фамилию, которой тогда пользовался Едунов.
Ей обещали отозваться, так и сделали.
Я спрашиваю у мамы, что, собственно, она планировала сделать, когда уже встанет перед Едуновым. Закричать его до смерти?
Она сфотографировала заметку папы, составила собственную и отправилась в Аннаполис, где печатник с мимеографом копировал церковные брошюрки. Так она попросила размножить эти листики, и сама проверяла, что ни один из них не застрял в барабане машины.
Возвращаясь, она делала крюки, чтобы проверить, не ехал ли кто за ней слишком долго.
Ночью, уже в Крофтоне, она прислушивалась, не скрывает ли шум дождя шаги убийц.
Каждый, кто столкнулся с американцем, исчез или умер: отец, врач из военного госпиталя, Кирилл и Платон. Мне странно, что мама так свободно упоминает последнего.
Она приготовила три набора с собственным признанием и фотографическим негативом. Один из них попал в тайник в доме, о котором еще будет речь, второй к какому-то юристу в Балтиморе, а третий забрала с собой к Едунову.
Она планировала шантаж: если старик не вернется, она сама обратится в газеты.
Кабинет в советском посольстве истекал золотом и сиянием люстр, в углу стояло фортепиано, точнехонько как в "Бристоле" , словом, было чудно, и только Едунов не пришел.
Вместо него появился вежливый старец с громадным носом и остатками волос, приклеенными ко лбу. Он ужасно увлекался Великой Отечественной войной. Он же сообщил, что Едунов здесь уже не работает. Мать начала допытываться – почему, и этот тип неожиданно утратил всю свою вежливость: ему хотелось знать, что же там с обещанными воспоминаниями, и вообще, зачем она пришла.
Мама вспомнила, что Едунов весьма любил молоденьких девушек, и разрыдалась так, что старый дурак подал ей платочек. Среди безумных слез и фантастических спазмов она рассказывала, как Едунов встречался с ней, как поил ее шампанским, предложил ей руку и сердце, а потом исчез. Дед с платочком кивал багровой башкой.
В конце концов, он сообщил, что Едунов не работает в посольстве с Рождества.
Мама все поняла. Он смылся после аферы в Вене.
О секретах
Через месяц после возвращения в Штаты мама сориентировалась, что она беременна.
Она неплохо удивилась. Я был настоящей неожиданностью.
Старик временами фантазировал о ребенке, так что мать в тайне от него принимала таблетки для контрацепции, и если бы взяла с собой в Вену, меня на свете не было бы. Только вещи она собирала в потрясении после сна об отце и Платоне.
Никогда до сих пор она не была сама. Сначала жила со своими родителями, потом с отцом Дом в Крофтоне сделался огромным и глухим.
У нее в кабинете появился пациент, который верил, будто у него в деснах размножаются змеи. Так вот она желала рассказать ему об отце. Даже ему.
Печали мы сохраняем для себя самих, слышу я от нее. Она разговаривала бы с Бурбоном, если бы тот был жив, только Бурбона давно уже не было. Тем не менее, на кухонном столе она все равно выставляла две тарелки.
Чтобы убить время, она просматривала каталоги моды, и поймала себя на том, что до сих пор выбирает одежду для отца: светлые брюки-клеш, кожаные полуботинки, прошитые широким швом, и замшевую куртку, в которой он выглядел бы как Уоррен Битти.