И пострадал он случайно. Пошел на работу, когда уже начались забастовки, и милиция стреляла в народ. Как и в любой другой день, на рассвете он маршировал со станции на верфь, как внезапно с другими рабочими наткнулся на блокаду из бронетранспортеров. Сначала выстрел был послан в темное небо, потом толпа крикнула: бей легавых. Отец Хелены, с которым я лично так и не познакомился, но которого знал Дастин и те, кто ознакомились с этим рассказом, ни с кем не хотел драться, просто он очутился перед стволами винтовок. Стреляли в землю, пуля вырвала кусок бетона, и этот кусок попал в рот отцу Хелены и раздробил ему челюсть.
С того дня он мог молчать легально, его и не спрашивали, почему он сидит тихо.
Мама Хелены устроилась получше. Лишенная работы, она записалась в Общество польско-французской дружбы, немного освоила язык, и когда построили гостиницу "Балтика", а дело с побегом несколько утихло, ее взяли туда дежурной по этажу.
Хелена вернулась к этим людям, ей хотелось, чтобы Дастин узнал дедушку с бабушкой и понимал, что такое семья. А кроме того, Америка ей надоела.
Приземлились они в Гданьске, в недавно открытом аэропорту, она и маленький Дастин. Хелена не сразу поехала на Пагед, багаж оставила в камере хранения и потащила мальчишку через всю Гдыню.
Малыш наверняка делал маленькие шажки. Хныкал. Ему хотелось пить.
В помещении, оставшемся от вокзального ресторана, гулял ветер. Рядом выстроили эстакаду и тоннель. С улицы Владислава IV исчезли рассыпающиеся дома и белье над осыпью. На их месте выросли панельные дома, и только голубой автобус по-старому не спешил.
В круглом здании после "Стильной" устроили кафе. Клиентов ожидала холодильная витрина, серые весы и остатки сливочного мороженого, которые достались Дастину.
Сейчас поедут на Пагед, Хелена подумает о том, что будет, и чтобы такси ехало как можно дольше, но микрорайон появится, в конце концов, из-за новых высотных строений при свеженькой улице. Подует теплый ветер. На лестнице они встретят типа с кроликами, но тот Хелену не узнает. Она не привезла в Польшу ничего такого, что жило ранее.
И будет так, что пани Крефт приоткроет дверь на длину цепочки. Застынет на такой момент, чтобы старый пан Крефт отложил карты от игры в ремик и поднялся со стула. Пани Крефт закроет дверь, снимет цепочку, откроет ее заново, теперь уже на всю ширину, и затянет дочь с внуком в дом.
Я должен уже идти, но еще пишу, клянусь, что сейчас с этим закончу, просто хочу замкнуть все, что меня еще держит и, может, наконец-то отпустит.
С Каменной Горы расстилался вид на залив, с морем, белым от солнца, облаками чаек и рядком новых волноломов. Елена остановилась, Дастин дергал ее за руку.
Она хотела поглядеть на воду и на причал, откуда мы вместе смылись на моторной лодке. Возможно, мы поступили плохо, а может и хорошо, этого никто не знает, только любви нельзя забыть, ибо тогда она вернется как чудовище.
Прежде, чем поехать на такси на Пагед, она еще задержалась перед нашей виллой. Садик зарос, на подъезде ржавел велосипед без колес, с двери свисала алюминиевая дверная ручка, и Хелена пообещала себе, что когда-нибудь купит это место для себя, понятное дело, что не сразу, потому что ненадолго нужно прикрыться, спрятаться с этими долларами, которые, вместе с рукой, она зашила в игрушках Дастина.
Я страшно любил ее. Ради нее я начал бы третью мировую войну, вот только не мог жить с ней со дня на день. Любовь нас размозжила, уж слишком она была большой.
Еще Хелена приостановилась в бассейне для яхт, в том самом месте, откуда мы начали побег. Не было уже деревянных бараков, только новый павильон, длинный как миноносец, с множеством окон, в которые изо всех сил рвалось солнце. За спиной у нее были тяжелые орудия с демонтированных судов. Она глядела на воду и наверняка думала о подскакивающей моторной лодке, об огнях маяка на Хеле, о том, что сосед все так же проживает на Пагеде и разводит кроликов; примут ли ее или захлопнут дверь перед носом, этого она боялась сильнее, чем советской разведки и пришельцев с иной планеты.
Я знаю, что она думала и обо мне.
А Дастин, малыш, который мгновение назад дергал ее и ныл, вдруг прижался и задал вопрос, который, раньше или позже, задает каждый ребенок:
- Мама, ты почему печальная?
Она обняла сына. Это его первое воспоминание.
- Когда-нибудь расскажу.
О любви
Буквально на пороге ко мне приходит воспоминание о Хелене и вечере, когда мы сказали друг другу эти два важнейшие слова. Они всегда звучат в странные, простые моменты, совсем не так, как в кино, не в теплом, летнем дожде, на лугу, когда ничего подобного не наблюдается.