Вся баррикада ожила. Зашевелились цхинвальцы на перекрестке улиц Исаака и Сталина, заулыбались. А ведь враги недалеко: выше от нас, на следующем перекрестке – заслонились от пуль красным «Икарусом», выгнав его на проезжую часть улицы Сталина. Нас разделяет всего триста шагов этой улицы, будь она проклята. Серошинельные, наверно, тоже рады солнцу. Как-никак люди, хоть и оккупанты.
Наши разговорились.
– Одолжи, брат, патроны, – просит один.
– Да нет у меня патронов! – с отчаянием в голосе отвечает другой. – Один всего остался после ночного боя. Себе приберег, чтобы в плен не даться.
Третий, слушая разговор, презрительно смеется:
– Напоследок надо гранату оставлять, деревня. И сколько их учить уму-разуму? – обращается он к четвертому. Четвертый – плотного сложения, в телогрейке, с обросшей мордой – что-то мычит в ответ, копаясь в своей старой берданке.
– Ты ствол-то убери! – кричит на здоровяка щупленький паренек в синих спортивках. – Прямо на меня дуло направил, как будто мало было случаев, урод!
Здоровяк, не ожидавший от мальчишки такой дерзости, пришел в ярость.
– Ты это кому «урод» сказал, а? – рычит мордастый. – Да я тебя сейчас на мелкие клочья порву, сопляк!
И прет на паренька, чтобы исполнить свою угрозу.
– Стой на месте, твою мать! – срывающимся голосом кричит паренек и целится из пистолета. – Еще шаг, и я завалю тебя!
Он не шутит, это всем ясно. Мордастый трусит и останавливается. Все замирают в ожидании продолжения. Но я знаю, продолжения не будет.
– У меня же ружье было не заряжено, – говорит мордастый.
– В год один раз даже швабра стреляет, – отвечает парнишка. – Ладно, замяли. Но если еще раз увижу такое безобразие, засуну тебе твою пушку знаешь куда? Понял?
– Да, – вздыхает мордастый и, опустив голову, бредет на свое место. На него жалко смотреть. Нарвался на ровном месте, как говорится.
А тот, с гранатой, не унимается и показывает, как бы он поступил, окажись вблизи враги, когда патроны кончились.
– Вот так срываешь кольцо, – показывает он столпившимся вокруг него ребятам и вдруг как заорет: – Мать мою, сейчас рванет! Я кольцо вырвал!
Все попрятались кто куда. Многие залезли в сточную канаву. Я за дерево спрятался. А на того, с гранатой в руке, страшно смотреть – на него столбняк нашел. Эх, жалко парня, он не первый, кого мы по кусочкам будем собирать. Паренек в спортивках и тут оказался на высоте. Подскочил к горе-взрывнику, вырвал у него из рук лимонку и метнул в какой-то заброшенный дом; самого бабахнутого повалил на снег и упал с ним рядом. Целая вечность прошла в ожидании взрыва. Наконец кто-то высунул лохматую голову из сточной канавы и сказал:
– Граната, видно, учебная…
Вот тут-то и прогремело. Хорошо, что никого не ранило. Зато грузины на всякий пожарный открыли огонь. Правда, ненадолго. Патроны, видно, у них закончились, или просто утомились. Короче, опять все стихло, и люди, покинув свои укрытия, вновь потянулись к теплым лучам солнца.
Двое мальчишек подбежали ко мне, и один из них, с черными кудрявыми волосами, давясь от смеха, выпалил:
– Тебя какой-то парень ждет вон за теми серыми воротами. Да отстань! – отпихнул он своего веснушчатого друга, который, смеясь, что-то пытался сказать ему.
– Хорошо, сейчас приду туда, – сказал я.
Мальчишки, подпрыгивая, убежали. Я встал и побрел по заснеженному тротуару вверх по Исаака. Вот серые железные ворота направо. Я толкнул ногой дверь посередине и вошел во двор старого кирпичного дома. Там никого не было. Я решил, что мальчишки меня разыграли, и тут свет погас в моих глазах.
Очнулся я на дощатом полу в небольшой комнате, единственное окно которой было задернуто грязной занавеской. Со стен свисали отклеившиеся, в пятнах обои зеленоватого цвета. Из мебели в этом холодильнике был всего лишь диван напротив окна. На нем сидел тот самый парень в кожаной куртке – с моим карабином в руках. Его маленький, похожий на шакала дружок, скрипя прогнившими половицами, беспокойно кружил по каморке. Он несколько раз перешагнул через меня и каждый раз задевал мою голову своей вонючей ногой…