– Тогда иди обратно к своим и скажи им, чтоб уходили отсюда, – предложил плачущему милиционеру ковбой, взявший на себя обязанности парламентера.
– Я говорил им, – дрожа всем телом, ответил грузин. – Они тоже не понимают. Никто ничего не понимает. Все сошли с ума. А я так больше не могу. Не хочу больше этого…
И он опять заплакал. А рядом со мной кто-то засмеялся. Я в гневе посмотрел на человека, который мог веселиться в такую минуту, и оторопел. Мой бывший учитель рисования, которого я в школе ужасно боялся, до того он был строгий и щедрый на подзатыльники, вовсе не надрывался от смеха, как мне показалось, а, опустив голову, плакал. Да не он один. Многие тайком вытирали слезы.
– К нам опять гости! – крикнул паренек в спортивках.
Я посмотрел в сторону красного автобуса и увидел, как двое, подняв руки, нерешительно приближаются к нам. Они были похожи на двойняшек. Рослые, светловолосые, с короткими стрижками тяжеловесы. Большое гладковыбритое белое лицо одного походило на лицо другого. Даже дубленки на них были одного цвета и одинаковой длины: коричневые, чуть ниже колен. Один из «двойняшек» опустил руки и знаками показал, что хочет забрать своего сослуживца.
– Эти, наверное, из личной охраны самого Гамсахурдия, – заметил кто-то из ребят. – Не надо упускать такого случая. Убьем их, а?
– На них, должно быть, немало осетинской крови, – подхватил другой, перезаряжая карабин.
– Вы что, с ума сошли?! – возмущенно крикнул ковбой. – Они же с поднятыми руками к нам идут! Мы же не кто-нибудь, а осетины!
Милиционер оглянулся на своих и упал на колени.
– Вайме деда![5]– закричал он так, что мои волосы встали дыбом. – Помогите мне, не отдавайте меня!
– Тогда лезь к нам сюда, – несмело предложил затравленному милиционеру один из наших и тут же осекся.
Мы все были до того изумлены происходящим, что не знали, что и предпринять. «Двойняшки» между тем приблизились к милиционеру, схватили его под мышки и, нехорошо улыбаясь, потащили упирающегося ногами и руками отступника обратно к «Икарусу».
– Отпустите меня! – кричал несчастный, сопротивляясь изо всех сил. – Я больше не хочу участвовать в этом! Не могу стрелять в людей, слышите?! Да пустите же меня, говорю вам!
На минуту ему удалось вырваться. Он упал на колени и, подняв руки к безоблачному зимнему небу, воскликнул:
– Боже, разве ты не видишь, что тут творится?!
Но Бог, кажется, не видел, потому что «двойняшки» подхватили его и поволокли дальше.
– Мы что, так и отпустим его?! – возмутился один из наших. – Они же его убьют!
– Была бы у меня еще одна граната, – услышал я голос бабахнутого, – я бы взорвал их к чертовой матери.
– Опять за старое! – не сдержался паренек, спасший ему жизнь. – Ты, видно, не хочешь умереть своей смертью.
– Да при чем здесь граната! – крикнул кто-то. – Хорошего человека на казнь ведут, а мы сидим тут сложа руки. Бог нам не простит этого.
– Это не наше дело, – сказал авторитетно ковбой. – Пусть сами решают, кто из них прав, а кто виноват.
Все заволновались.
– Да пошел ты знаешь куда со своей шляпой! – крикнул седой бородач, целясь из револьвера в «двойняшек». – Нет, промахнусь, – он вытер пот со лба. – Зря мы отпустили с ними парня! Надо было взять их в плен.
– Так они тебе и сдались, – возразил усач с двустволкой, в свою очередь прицеливаясь. – Убьем тех двоих, а этого спасем!
– Да, да, правильно! – орали все.
Я почувствовал на себе чей-то взгляд. Ну да, младший брат, кто же еще. Даже напрягаться не стоит, чтоб догадаться, чего он хочет. Я отрицательно покачал головой и посмотрел в его глаза, полные бешенства. В спину я не буду стрелять. Нет. И патрон всего один после ночного боя. Я его на всякий случай себе оставил. Братишка в досаде сплюнул и исчез.
– Нет, не стреляйте! – кричала между тем одна из женщин, приносивших нам вкусные осетинские пироги. – Вы можете попасть в того, хорошего! Да и поздно уже – они его за автобус затащили! Какие же вы после этого мужчины?!
Наступила зловещая тишина. Все смотрели на красный, весь в пробоинах «Икарус» и чего-то ждали.
Колорадо
В тот морозный вечер я стоял на перекрестке улиц Исаака и Сталина и смотрел, как наши, припав к амбразурам баррикады, лупили по грузинам из ружей и карабинов времен Бега Кошты[6]. Оккупанты в свою очередь мочили наших из автоматов и пулеметов и пуль на это дело не жалели. Грохот от стрельбы был знатный, аж в ушах звенело, а толку никакого – из наших никто не пал, следовательно, потери у грузин были не больше. Это бескровное шоу с элементами пиротехники продолжалось довольно долго и закончилось внезапно с появлением Колорадо. Он довольно грубо оттолкнул меня, стоящего у него на пути, и прошествовал на баррикаду, к одному из шоуменов. У последнего был до того свирепый вид, что ужас охватывал всякого, на ком останавливался его взгляд. Но тут случилось нечто невероятное, не укладывающееся в моей, признаться, не очень смекалистой голове. Увидев Колорадо, «свирепый» как-то сник и стал до того жалок, что мне захотелось ободрить его мужественными словами, но я пожалел о своем намерении, ибо тот, отбросив винтовку, хотел сдаться грузинам. Только было уже поздно. Колорадо мгновенно очутился возле него и прикладом автомата ударил по лицу. Свирепый шоумен немедленно рухнул на гололед, и Колорадо ногами начал месить несостоявшегося предателя, словно тесто для пирогов. С нашей стороны стрельба прекратилась, все бросились смотреть на захватывающую дух драму, главный герой которой настиг проворовавшегося ублюдка и воздал ему по заслугам. Какая-то женщина бросила к ногам Колорадо свою грязную косынку, и тот, повинуясь древнему обычаю предков, отпрянул от своей жертвы.