Я часто ловила на себе взгляды Львовича, а, вернее — он смотрел на меня каждую минуту, когда мог это делать. В те дни безделья из-за бурана он был задумчивым, как будто что-то обдумывал и переосмысливал для себя. Потом — просто очень усталым, вымотанным, как и Ярослав, как все они. Наблюдая, как он общается с людьми, как ведет себя, я ловила себя на мысли, что что-то не так. Мне не давало покоя какое-то несоответствие. А потом я почему-то вдруг сразу поняла что это — я видела сейчас перед собой взрослого, умного, серьезного мужчину, а тогда слышала злую речь капризного подростка, пытающегося впервые заявить свои права на женщину и не знающего, как правильно это сделать. Но решительно настроенного сделать ее своей любой ценой. Вплоть до того, что даже запугать, подавить, но не отпустить от себя.
И впервые всерьез подумала — а что, если он, и правда — любит меня? На самом деле. Просто не умел тогда правильно показать это. Или боялся решительного отказа. Не привык к ним, не добивался раньше никого так — сами падали в руки. Пыталась вспомнить тот поцелуй и ничего не выходило — всплывало в памяти остальное.
А потом мне опять приснился сон с его участием. Снова я сижу на камне посреди неширокой реки и коса у меня уже в четыре сажени. А круги из огненных искорок все сужаются, но вокруг нет никого, кто остановит их. Они приближаются все быстрее, и я начинаю искать его, пытаюсь позвать на помощь, но уже горит в воде коса, плавится и стекает золотыми нитями в воду. Речной камень в сужающемся кольце огня. А он стоит на противоположном берегу и просто смотрит задумчиво в воду и не говорит больше так мучительно и нежно: «На-астя…»
Я проснулась от того, что кричала от страха, разбудив, наверное, всех. А в душе образовалась какая-то пустота. От того, что он больше не говорит так, от того, что не спасает во сне… На следующий день я встретила его обеспокоенный взгляд своим сердитым. Он удивился и спросил:
— Что-то случилось? Я виноват в чем-то?
Я ответила честно:
— Мне уже кошмары снятся с вашим участием, Роман Львович.
Заинтересовался не только он. Ярослав тоже спросил, о чем сон. И я рассказала, коротко, в двух словах, все еще почему-то злая на Львовича за этот сон. Оживился Ярослав, стал расспрашивать. А Львович кивнул головой, будто в ответ на какие-то свои мысли и решительно предложил:
— Если вам это интересно, то я кое-что знаю о девице Золотой Волос. Это не просто сказка. Давайте расскажу вечером, но только вам двоим. Есть вещи, которые я пока не готов озвучить для всех присутствующих.
Конечно же, мы вышли, поужинав и тепло одевшись. На улице было холодно, и поэтому брат предложил пройти в баню, которая, как и дом, почти скрылась под снежным сугробом. На большом морозе снег под ногами скрипел громко и пронзительно. Под этот визг мы прошли по тоннелю, пробитому в нем до самой баньки, еще теплой и уютной. В саму парилку не пошли, сели в предбаннике, открыв дверь и пустив к себе теплый воздух. Ярослав выключил фонарик, экономя батарейки. Было темно, и рассказ звучал еще более невероятно и завораживающе:
— Когда-то мой народ жил на территории Сибири — от Уральского Хребта почти до Тихого океана. Многочисленный и сильный народ. Красивый и талантливый. Особенно красивы были женщины. Вы знаете, что мы неравнодушны к золоту. Я уверен, что были более важные причины, чем жадность и желание просто владеть им. Для чего-то оно было необходимо, но сейчас не об этом. Все наши женщины были золотоволосыми. И сейчас в человеческих волосах есть золото. У золотистых блондинов его всегда больше, а у черноволосых — меньше. Но процентное содержание золота в косах наших женщин было настолько высоко, что можно было говорить о золотых волосах. Что случилось тогда, почему мир перевернулся, как говорят легенды — сейчас не сказать точно. Но была катастрофа планетарного масштаба…
— Секундочку, — перебила я, — но золото очень тяжелое и если волосы были, действительно, золотыми…
— Я понял вопрос. Это легенда, Настенька….
Это мягкое обращение неожиданно согрело меня. После стольких дней его молчания, после какой-то суеты, заполненной пустотой…
— … и сейчас уже никто не скажет, как это было на самом деле. Но легенды говорят, что это было золото — пышные, чуть волнистые тончайшие золотые волосинки необыкновенной красоты и длинны. Во время этого катаклизма кто-то, как водится, выжил. Но случилось совсем страшное — в семьях моего народа перестали рождаться дочери.
У вас, Ярослав, почти та же история, но хотя бы иногда где-то появляется ребенок, почти легенда, которая позволяет надеяться, что еще не все потеряно. Но для нас уже нет этой надежды…
Наши мужчины вынуждены были брать жен из других народов. Эти браки не были бесплодны, но дочерей никто из наших так и не дождался. Прекрасные девочки с золотыми волосами больше не рождались на Земле.
Я подозреваю, что мы в чем-то очень провинились, чего-то не сделали или наоборот — сделали что-то страшное, за что нам нет прощения…
Я вдруг почувствовала, как в темноте к моей руке прикоснулась и сжала ее его рука, как бы обозначая свою вину, за которую нет прощения. Я не выдернула руку, просто не смогла. Сидела молча, позволив перебирать, гладить, сжимать свои пальцы. Его голос стал немного другим — глухим, прерывистым:
— … Но есть легенда… что когда-нибудь, когда истечет срок наказания и кто-то станет на защиту своей земли, делая для этого все возможное, то тогда… родится в семье девочка. Первая из многих прекрасная девочка с пышными волосами из золота. И тогда изменится что-то в этой земле. Изменится в лучшую сторону. Не только для нас, а для всех народов, населяющих ее. Им тоже дадут возможность искупить свои грехи, но только при условии, что они будут жить дружно, не считаясь, кто есть кто. Что это станет один народ.
Тепло от его руки жаром расходилось по телу. Я слушала его слова, как во сне, стараясь дышать легко и неслышно.
— Вот такая легенда… Этот страшный сон… я думаю — не просто так.
— Не слишком ли вы верите в сны, Роман… Львович? — спросила я, отняв руку. И сразу ощутила острую жалость по тому времени, когда еще не убрала ее. Что со мной? Я влюбляюсь? В кого? Я с ума сошла?
— Я сразу тогда понял, когда увидел тебя. Сначала возмутился, сопротивлялся, бунтовал. Слишком внезапно, неожиданно это было для меня, я привык сам планировать свою жизнь. Потом понял, что бороться бесполезно…
Меня будто окатило холодным душем. И я сказала деревянным голосом, поднимаясь: