Выбрать главу

Идиллия VII ПРАЗДНИК ЖАТВЫ[104]

Помню, однажды направил из города путь я к Галенту,[105] Вместе с Эвкритом я шел, был Аминт нашим спутником третьим[106] Там, в благодарность Део[107], созывали на жатвенный праздник Всех Фрасидам с Антигеном; их двое — сынов Ликопея,[108] Отпрысков славной семьи: от Клитии род их ведется И от Халкона — того, что вызвал источник Бурину, Крепко ударив о скалы коленом; теперь близ потока Вязы промеж тополей разрослися тенистою рощей, Зеленью пышных вершин соткав густолистые своды. 10 Мы полпути не прошли, и могильная насыпь Брасила[109] Даже вдали не виднелась, как добрые Музы послали Спутника славного нам — одного кидонийского[110] мужа. Имя Ликида носил он и был козопасом; навряд ли Кто усомнился бы в этом: глядел он и впрямь козопасом. Шкурой косматой с козла густошерстого, белого с желтым, Плечи свои он покрыл, сычугом еще пахнущей крепко. В плащ был потертый одет, пояском подпоясан плетеным; Крепкий изогнутый посох из дерева дикой маслины В правой держал он руке. И спокойно, ко мне обратившись, 20 Молвил с улыбкой в глазах — усмешка чуть морщила губы: «Ах, Симихид, ну, куда же ты тащишься в знойную пору? Даже и ящерки спят в этот час, забираясь в терновник. Жавронки — гости могил — и те в этот час не порхают. Может, идешь ты к обеду незванный? И к чьей же ты бочке С прытью такою бежишь? Шагаешь ты поступью бойкой, Даже и камешки все под твоим сапожком распевают». Я же ответил: «Ликид мой любезнейший, все говорили Мне пастухи и жнецы, что чудесной игрой на свирели Славишься ты между ними; и это мне радует сердце. 30 Все же надеюсь, что мог бы, пожалуй, померяться силой В пенье с тобою. Дорога лежит нам на жатвенный праздник. Пышно одетой Деметре друзья мои в жертву приносят Первых плодов урожай; богатою, щедрою мерой Им в это лето богиня наполнила хлебом амбары. Знаешь ли, путь наш один, и одна нас заря провожала;[111] Песни, давай, мы споем — это будет на пользу обоим. Музам глашатай я звонкий, и часто меня называют Все наилучшим певцом; но, клянусь, я не так легковерен! Думаю я, что навряд удалось победить в состязаньи 40 Славного мне б Сикелида Самосского, также — Филета.[112] Пел как лягушка бы я, состязаясь с кузнечиком в пенье».[113] Так я нарочно сказал. Козопас, улыбнувшись мне с лаской: «Посох тебе подарю, — промолвил, — за то, что, как вижу Выкован весь ты из правды, как следует отпрыску Зевса. Мне тот строитель противен, что лезет из кожи с натугой, Думая выстроить дом вышиною с огромную гору. Жалки мне птенчики Муз, что, за старцем Хиосским[114] гоняясь, Тщетно стараются петь, а выходит одно кукованье. Но запоем, Симихид, поскорее мы песни пастушьи, 50 Я начинаю — послушай, придется ль, мой милый, по сердцу Песенка эта; в горах я сложил ее вовсе недавно:
вернуться

104

Идиллия VII признается всеми исследователями творчества Феокрита за одно из лучших его произведений. Она написана от первого лица; в ней Феокрит вспоминает о прогулке, которую он совершил когда-то в прекрасный день в конце лета со своими друзьями во время своего пребывания на острове Кос. Хотя в эту идиллию, как и в большинство буколических, включено состязание певцов, оно носит здесь особый характер (см. ниже), и главная прелесть идиллии VII заключается не в песнях соперников, а в описаниях ландшафта и в передаче радостного настроения людей, вырвавшихся из города на лоно природы.

Однако интерес исследователей к данной идиллии, которой посвящено немало страниц в комментариях, объясняется не столько ее красотами, сколько ее значением для истории литературы. Ее биографический характер совершенно ясен, что, конечно, в известной степени интересно; но гораздо важнее другое обстоятельство. В этой идиллии Феокрит дает понятие о вкусах и интересах того литературного направления, к которому он примкнул, и не только намечает свою программу, но даже вступает в полемику с представителями других тенденций в литературе. Эта историко-литературная основа VII идиллии раскрывается в ходе бесед со спутником, с которым Феокрит и его друзья проходят часть пути. Спутника этого Феокрит называет Ликидом и выводит в одежде пастуха, но по ходу их беседы читатели) становится ясным, что это — только буколический маскарад и что спутник Феокрита не козопас, а поэт. Сам Феокрит, называющий с£бя пастухом Симихидом, сейчас же предлагает начать состязаться в «пастушеских» песнях, причем со скромностью, недалекой от хвастовства, говорит, что он не верит тем похвалам, которые ему пришлось слышать на свой счет, и что он не мог бы победить Сикелида Самосского и Филета. Феокрит прибегает здесь к своеобразному литературному приему — начав повествование от своего лица  и  включавшись  в  буколический  маскарад,  он  вдруг  вводит в него подлинные имена действительно существовавших поэтов, чем сам же разоблачает свою маскировку под пастуха. Под именем Сикелида, по указанию схолиаста, Феокрит подразумевал Асклепиада Самосского, известного поэта (в одной только «Палатинской антологии» имеется около 400 его эпиграмм), которого называли Сикелидом по его отцу; Филета же, которого в это время, вероятно, уже не было в живых, Феокрит называет без псевдонима; в лице Лики да, «кидонийского мужа», как предполагают, изображен Досиад Критский  (Кидония — город на Крите).

В своей беседе Ликид и Симихид высказываются за поэзию «малых форм» против эпических поэм и их творцов, подражающих «хиосскому старцу» — Гомеру (ст. 45—49), и после этого поют свои «пастушьи напевы», в которых, кроме имен и упоминания о нескольких пастушеских мифах и о лесном боге Пане, нет ничего пастушеского. Обе песни ничуть не напоминают ни двустиший V идиллии, ни перепевов VI и X идиллий, ни серенад пастуха III идиллии и Полифема XI; это—вычурные стихотворения, переполненные собственными именами и намеками, не вполне понятными нам, но, вероятно, доставившими большое удовольствие участникам того кружка поэтов, к которому принадлежал Феокрит. Кто подразумевается в песне Ликида под именем Агеанакта, схолиии не объясняют, но едва ли можно сомневаться и в том, что это имя обозначает какое-то реальное лицо, и в действительном факте его отъезда. В песне Симихида—Феокрита упоминается имя Арата (см. VI идиллию), одного из его близких друзей. Симихид еще больше, чем Ликид, показывает свою эрудицию в географии и мифологии. После этого спутники расстаются, и Феокрит переходит к лучшей части своей идиллии — описанию богатого урожая и сладкого отдыха. Идиллия заканчивается обращением к Деметре — богине, пославшей этот урожай.

вернуться

105

Галент — сельская местность на острове Кос; из одной косской надписи известно, что на северном берегу Коса был дем под названием Галентинский и местечко Галент (теперь Аликэ).

вернуться

106

Кого подразумевает Феокрит под именами Эвкрита и Аминта, неизвестно. Имя Аминта многократно использовалось в буколиках и пасторалях новой европейской литературы.

вернуться

107

Део — другое имя Деметры

вернуться

108

Антиген и Фрасидам и их отец Ликопей, были, согласно схолиям, представителями местной косской аристократии. Феокрит здесь же дает их родословную: они произошли от мифического косского царя Эврипила, сына Посейдона, женатого на Клитии и имевшего сына Халкона. Источник Бурина, миф  о происхождении которого Феокрит рассказывает здесь, действительно существует и находится в расстоянии часа ходьбы от города Кос.

вернуться

109

Могильные насыпи известных лиц часто помещались около дорог; имя Брасил, упоминаемое Феокритом, больше нигде не встречается.

вернуться

110

Кидония — город на Крите  (см.  комментарий к  идиллии  VII).

вернуться

111

Буквально: «общий путь — общая заря»; по-гречески—рифмованная поговорка.

вернуться

112

   40 См. комментарий к идиллии VII.

вернуться

113

   41 О сравнении с кузнечиком и лягушкой см. примеч. к идиллии I, ст.  148 и «Плач о Бионе», ст.  106—107.

вернуться

114

Хиосский  старец — Гомер.  За  честь считаться  родиной Гомера  спорили семь городов;  но Хиос упоминается в литературе чаще других. Геллий приводит такую эпиграмму (III,  11): Спорят  семь  городов  за  честь  быть  Гомера  отчизной: Смирна,  Родос,  Колофон,  Саламин,  Хиос,  Аргос,  Афины.