Идиллии, эпиграммы

Идиллия XXX ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЯ

Горе, горе, увы! Злая болезнь тяжко гнетет меня.
Вот уж месяц второй к юноше страсть жжет, лихорадки злей.
Нет в лице у него строгой красы, но с головы до пят
Полон прелести он, а на щеках сладко играет смех.
Мой недуг от меня то отойдет, то возвратится вдруг.
Знаю, скоро уже я не смогу сна ни на миг найти.
Вот вчера на меня он, проходя, глянул, нахмуря бровь.
Стыдно, верно, ему прямо взглянуть: вспыхнул румянцем весь.
Страсти мощной лорыв сердце мое вдруг охватил сильней.
10 В дом пошел я к себе, острую вновь в печени чуя боль.[337]
Начал я упрекать сердце мое; я говорил ему:
«Что же делаешь ты? Долго ль еще будешь сходить с ума?
Ты не видишь ужель? — Белых волос много в висках твоих.
Да, пора поумнеть: право, лицом с юношей ты не схож;
Ты поступков своих с тем не равняй, жизнь кто вкусил едва.
Вспомнить надо еще: лучший удел — чуждым нам быть всегда
Тем тяжелым скорбям, что за собой к юноше страсть влечет.
Мчится юноши жизнь, быстро скользя, словно оленя бег,
Завтра к новым морям, парус подняв, он поплывет опять;
20 Но навек потерял он меж друзей юности сладкий цвет.
Ты же чуть вспомнишь о нем, высушит страсть даже весь мозг в костях.
Будешь видеть всегда в ночи часы рой сновидений злых.
Минет срок годовой, но не смягчит этих жестоких мук».
Много, много еще сердцу тогда я говорил в укор.
Сердце ж молвило мне: «Кто возмечтал, будто бы так легко
Будет «м побежден Эрос-хитрец, верно, мечтает тот,
Сколько звезд в небесах ночью прошло, счесть по девяткам вмиг.
Доброй волей иль нет, шею согнув, иго влачить теперь,
Знаю, мне суждено. Друг дорогой, этого хочет бог,
30 Тот, кто волей своей часто смущал даже Киприды дух,
Зевса ум колебал; как устою я, однодневный цвет?
Легкий ветер дохнет и далеко мигом умчит меня».

РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

ИЗ «БЕРЕНИКИ» (Фрагмент) [338]

Если захочет достигнуть удачи и славного лова
Тот, кого море питает, чьим плугом являются сети,
Под вечер он для богини убьет пусть священную рыбу.[339]
«Белой» что люди зовут за то, что других она ярче;
Если закинет он сети, то вытащит снова из моря
Полными их…

ЭПИГРАММЫ [340]

I

Этот шиповник в росинках и этот пучок повилики,
Густо сплетенный, лежат здесь геликонянкам в дар.
Вот для тебя, для Пеана[341] пифийского, лавр темнолистный —
Камнем дельфийской скалы вскормлен он был для тебя.
Камни забрызгает кровью козел длиннорогий и белый —
Гложет он там наверху ветви смолистых кустов.

II

С белою кожею Дафнис, который на славной свирели
Песни пастушьи играл, Пану приносит дары:
Ствол тростника просверленный, копье заостренное, посох,
Шкуру оленью, суму — яблоки в ней он носил.

III

Дафнис, ты дремлешь, устав, на земле, на листве прошлогодней
Только что ты на горах всюду расставил силки.
Но сторожит тебя Пан, и Приап заодно с ним подкрался,
Ласковый лик свой обвил он золотистым плющом.
Вместе в пещеру проникли. Скорее беги же, скорее,
Сбросивши разом с себя сон, что тебя разморил!

IV

Этой тропой, козопас, обогни ты дубовую рощу;
Видишь — там новый кумир врезан в смоковницы ствол.
Он без ушей и трехногий, корою одет он, но может
Все ж для рождения чад дело Киприды свершить.
Вкруг он оградой святой обнесен. И родник неумолчный
Льется с утесов крутых; там обступили его
Мирты и лавр отовсюду; меж них кипарис ароматный;
И завилася венком в гроздьях тяжелых лоза.
Ранней весенней порой, заливаясь звенящею песней,
Свой переменный напев там выкликают дрозды.
Бурый певец, соловей, отвечает им рокотом звонким,
Клюв раскрывая, поет сладостным голосом он.
Там я, присев на траве, благосклонного бога Приапа
Буду молить, чтоб во мне к Дафнису страсть угасил.
Я обещаю немедля козленка. Но если откажет
Просьбу исполнить мою — дар принесу я тройной.
Телку тогда приведу я, барашка я дам молодого,
С шерстью лохматой козла. Будь же ты милостив, бог!

337

См.  примеч. к идиллии XI, ст.  16.

338

Данный фрагмент сохранен Афинеем (VII, 284 А). О какой Беренике в нем идет речь, точно не известно; о матери ли Птолемея Филадельфа, которую Феокрит восхваляет в «Энкомии Птолемею», или о жене сына Филадельфа, Птолемея Эвергета. В первом случае фрагмент относится к 70-м годам III в., во втором — ко второй половине III в. Более вероятно первое предположение, так как неизвестно, прожил ли Феокрит так долго.

339

Речь идет о каком-то магическом жертвоприношении, которое должно обеспечить  богатый улов.

340

Эпиграммы, помеченные в рукописях именем Феокрита, по общему мнению, далеко не все принадлежат ему. Они имеются в трех рукописях, содержащих произведения буколических поэтов и в рукописях «Палатинской» и «Планудовой» антологий. Текст антологий кое-где расходится с текстом рукописей, но иногда и здесь, и там встречаются одни и те же ошибки. Эпиграммы Феокрита были собраны поздно, возможно, еще позже, чем его буколики. В большом сборнике эпиграмм, составленном Мелеагром Гадарским во второй половине I в. до н. э., их нет; следовательно, Мелеагр их не знал — едва ли он мог не дать ни одной из них.

По содержанию эпиграммы распадаются на несколько групп, расположенных; однако, часто вперемежку: шесть первых имеют чисто буколический характер, используют буколические традиционные имена и образы и, как считают исследователи, Феокриту не принадлежат. Другую группу составляют десять надписей посвятительного характера и эпитафий; эпиграммы, написанные лирическими размерами, посвящены известным древним поэтам /Среди  них,  по-видимому,  из-за  особого  лирического  размера  попала эпитафия  какой-то  неизвестной  женщины,  кормилицы  ребенка./ и имеют самое разнообразное содержание. По вопросу о подлинности эпиграмм мнения исследователей сильно расходятся: Арене признает подлинными девять, Виламовиц — пять, Легран — восемь. Наиболее надежной считается эпиграмма VII, посвященная врачу Никию, другу Феокрита (см. комментарий к идиллии XI).

Некоторые эпиграммы описывают, как полагают, различные произведения изобразительного искусства; другие являются подлинными надписями на статуях и могильных камнях, третьи — просто небольшими лирическими стихотворениями. Однако точно определить характер каждой эпиграммы невозможно.

341

Пеан— имя  Аполлона;  пифийским Аполлон  называется  потому,  что его знаменитейшее святилище в Дельфах лежало в  той  области Фокиды, которая в древности носила название Пифо.