Грустный начните напев, сицилийские Музы, начните!Так никогда не грустила Сирена[403] у берега моря,Так никогда не кричала на скалах крутых Аэдона[404],Жалобно так Хелидона на высях горы не стонала.40 Так Алкионы беду никогда не оплакивал Кеикс[405](Так заунывно не пел альбатрос над волною лазурной),[406]И никогда в Илионских теснинах над отпрыском Эос,Возле гробницы кружась, не рыдала Мемнонова птица[407] —Так, как все вместе они горевали о смерти Биона.Грустный начните напев, сицилийские Музы, начните!Ласточки все, соловьи, все, кого своей радовал песней,Все, кого он научил щебетать, все, на ветках деревьев,Горе друг с другом деля, выкликали, и птиц раздавалисьКрики: «Ах, плачьте о нем и горюйте! И вы с нами плачьте!»Грустный начните напев, сицилийские Музы, начните!50 Кто на свирели твоей заиграет, о трижды желанный?Кто к тростникам твоим губы приложит? Кто был бы так дерзок?В них твои будто бы дышат уста и хранится дыханье,Трубки еще сохраняют напевов твоих отголосок.Пану снесу ли свирель? Но, пожалуй, и он побоялся бТрубки к губам приложить, чтоб не стал он на место второе.Грустный начните напев, сицилийские Музы, начните!Плачет о песнях твоих Галатея, которой немалоРадости ты доставлял, с нею вместе у берега сидя.Пел ты не так, как Киклоп; Галатея прекрасная часто60 Прочь от него убегала, но ты был ей слаще, чем море.[408]Нынче ж забыла она о волнах и на мели песчанойГрустно сидит одиноко, с любовью пася твое стадо.Грустный начните напев, сицилийские Музы, начните!Вместе с тобою погибло, пастух, все, что Музы нам дарят,Дев поцелуи увяли прелестных и юношей губы.Плачут в печали Эроты над телом твоим, а КипридаНежно целует тебя; не дарили таких поцелуевДаже Адонису[409] губы ее в час последней разлуки.Грустный начните напев, сицилийские Музы, начните!70 Ты, что звучнее всех рек, для тебя это новое горе,Новое горе, Мелеса[410]. Гомер был потерею первой.Был Каллиопы[411] глашатай он сладкий; о сыне чудесномПлакала ты, говорят, разливаясь струей многостонной.Море рыданьем своим наполняя; и снова сегодняСлезы о сыне ты льешь, разливаешься в новой печали.Были любимцы они родников; из ключей пагасидских[412]Первый вкушал свой напиток, другой — из волны Аретусы.Тот в своей песне воспел прекрасную дочь Тиндарея[413],Мощного сына Фетиды[414] воспел, Менелая Атрида[415].80 Этот же пел не о войнах и плаче. Он Пана лишь славил,Пел пастухам свои песни и с песнею пас свое стадо,Ладил свирель и доил стоящую смирно корову;Юношей он поцелуям учил, на груди своей нежноЭроса грел и ласкал и высоко вознес Афродиту.Грустный начните напев, сицилийские Музы, начните!Все города о Бионе рыдают, рыдают селенья.Аскра[416] сильнее скорбит, чем встарь, Гесиода утратив;Лес беотийский тебя, а не Пиндара[417], жаждет услышать.С грустью такой об Алкее[418] ни Лесбос прелестный не плакал,90 Ни о певце своем Теос[419] в печали такой не крушился.Так Архилох[420] не оплакан на Паросе; Сапфо[421] забывши,Стонет о песне твоей и скорбит по сей день Митилена.[Все те певцы, кому звонкую песню пастушью вложилиМузы в уста, все рыдают о том, что ты смертью настигнут.Самоса слава, скорбит Сикелид; в кидонийских пределахТот, в чьих глазах искони затаилась, сияя, улыбка,Слезы льет нынче Ликид; и среди триопидских согражданТам, где Галент протекает, Филет[422] предается печали;][423]Меж сиракузян грустит Феокрит; я ж о горе авсонян100 Песню слагаю. И сам не чужд я песне пастушьей;Многих ведь ты обучил пастушеской Музы напевам,Я ж этой Музы дорийской наследник; мне в дар ее дал ты;Прочим богатство свое ты оставил, но мне — свою песню.Грустный начните напев, сицилийские Музы, начните!Горе, увы! Если мальвы в саду, отцветая, погибнут,Иль сельдерея листва, иль аниса цветы завитые,Снова они оживут и на будущий год разрастутся;Мы ж, кто велики и сильны, мы, мудрые разумом люди,Раз лишь один умираем, и вот — под землею глубоко,110 Слух потеряв, засыпаем мы сном беспробудным, бесцельным.Так же и ты под землею лежишь, облеченный молчаньем;Нимфам же было угодно, чтоб квакали вечно лягушки;Им не завидую я. Ведь поют некрасивую песню.Грустный начните напев, сицилийские Музы, начните!Яд, о Бион, прикоснулся к устам твоим; как же отраваЭтих коснулася губ и тотчас же не сделалась сладкой?Кто был тот смертный жестокий, который осмелился ядуДать тебе, даже по просьбе твоей? Его имя сокрыто.Грустный начните напев, сицилийские Музы, начните!120 Все это Дике[424] откроет. А я в моей горести слезыЛью и с рыданьем пою я надгробную песнь. Если б мог яВ Тартар спуститься, как древле Орфей, Одиссей нисходили[425]Иль еще раньше Алкид! Я вошел бы в обитель Плутея,Там бы увидеть я мог, ты поешь ли Плутею напевы?Я бы услышал опять, как поешь ты. О, спой же для КорыПеснь сицилийскую ты, сладчайшую песню пастушью!Родом она сицилийка[426]. Когда-то на Этны утесахВ детстве играла она и дорийские знает напевы;Будешь ты петь не напрасно, и так, как обратно Орфею130 Встарь Эвридику она отдала[427] за игру на форминге[428],Так же, Бион, и тебя в твои горы вернет. На свирелиЕсли б играть я умел, сам сыграл бы я песню Плутею.
Сирена — одна из трех сестер, прислужниц Персефоны, с которыми она играла в то время, когда ее увидел Плутей. После похищения дочери Плутеем Деметра в наказание превратила их в птиц; они жили после этого на острове в Средиземном море и, сидя на берегу, пели печальные напевы, настолько очаровательные, что ни один мореход не мог проехать мимо них, не пристав к острову, где его ждала голодная смерть. От них спаслись только аргонавты благодаря Орфею, заглушившему своей песней песню сирен, и Одиссей со своими спутниками (см. «Одиссея», IX/. В эллинистической поэзии они обычно выступают не как соблазнительницы, а как плакальщицы. О них говорят во множественном числе; возможно, что и в данном случае имя «Сирена» в единственном числе употреблено как родовое имя (см. ниже примеч. к ст. 43). В одной рукописи вместо Сирены назван дельфин.
Аэдона — буквально «соловей» (по-гречески женского рода). Есть различные версии мифа о превращении Аэдоны, жены фиванского царя Зета, в соловья. По одной, она, завидуя многодетной царице Ниобе, пыталась убить одного из ее сыновей, но убила своего родного сына Итиса; превращенная Зевсом в соловья, она оплакивает гибель сына, восклицая «Итис, Итис» (считалось, что в пенье соловья можно различить эти слоги). По другой версии, она была оскорблена мужем, обесчестившим ее сестру Хелидону (по-гречески это имя означает «ласточка»), и обе сестры, чтобы отомстить ему, убили Итиса и, спасаясь от преследования, превратились в соловья и ласточку.
62 Кеикс и Алкиона, нежно любившие друг друга супруги, были превращены Зевсом из жалости в чайку и нырка, после того как один из них погиб при кораблекрушении (по одной версии, Кеикс, по Другой— Алкиона). Группа стихов 37—41 истолкована Леграном как перечисление мифологических героев, превращенных в птиц; Арене считает ее перечислением просто названий животных и птиц, принимает версию «дельфин» (см. ст. 37), а другие названия пишет с маленькой буквы и истолковывает как «соловей, ласточка» и т. д. Поскольку в нашем переводе мы следуем тексту Леграна, мы переводим эти слова как имена собственные; однако толкование Аренса также имеет много оснований.
Мемнон — сын богини зари Эос, царь эфиопов, пришедшей на помощь троянцам после смерти Гектора; он был убит Ахиллом. Его спутники так горько оплакивали его смерть, что превратились в птиц, которые то жалобно кричали над его гробницей, то устраивали над ней бои в честь его. «Мемнонова птица» — здесь в единственном числе — как родовое понятие.
Пагасидский ключ — буквально «Ключ Пегаса», или «Гиппокрена», источник на горе Геликон, образовавшийся от удара копыта крылатого коня Пегаса и обладающий чудесной силой вдохновлять поэтов.
64 Прекрасная дочь Тиндарея — Елена, жена спартанского царя Менелая, бежавшая с Парисом, сыном троянского царя Приама, из-за чего разгорелась троянская война.
67 Пиндар — знаменитый поэт V в. до н. э., автор дифирамбов (хорическая лирика), уроженец Фив в Беотии. Почему здесь упомянуты «беотийские леса», не ясно; Беотия не богаче лесами, чем многие другие области Греции, а Пиндар не был поэтом, воспевавшим именно леса.
Сикелид, Аикид, Филет, река Галент — см. примеч. к VII идиллии Феокрита. иб—не Сведение о том, что Бион был отравлен или сам отравился, мы находим только здесь. Возможно, что оно анекдотично; биографии античных писателей нередко заканчиваются сообщением о их насильственной смерти.
Эта строфа (ст. 94—99) спорная и не раз вызывала полемику между исследователями Феокрита. Она впервые появилась в издании Каллиерга (1516); отмеченная астериском и снабженная следующим примечанием: «Марк Мусу ρ сказал, что нечто такое было пропущено» (подразумевается — в предыдущих изданиях).
В издании Орсини С1568) на полях около этой строфы имелась . пометка «Мусура». Неясность этих замечаний побудила многих исследователей опускать ее, не помещая даже в комментариях. Однако такие знатоки, как Скалигер в XVII в. и Фалькенаар в XVIII в. выступили в защиту ее. Фалькенаар пишет: «Несколько стихов Мосха, опущенных в изданиях Вулкания, Гейнзия и Давида Витфорда, я вернул на их законное место, откуда они были несправедливо удалены. Я даже удивляюсь, как могло прийти критикам в голову, что эти шесть стихов принадлежат Марку Мусуру и что этот поэтически настроенный муж ловко и хитро придумал их, чтобы заполнить пробел в рукописи. Ведь дело обстоит так, что Мусур нашел их в древнейшей рукописи /Фалькенаар подразумевает, очевидно, тот «codex Patavinus», который Мусур видел и который потом сгорел./; на это указывает Иосиф Скалигер в своих примечаниях к Мосху: он признал их подлинными чадами Мосха и от его мнения не следовало уклоняться» («Theocriti Bionis Moschi carmina cum commantariis integris Valckenarii», t. II. Berolini, MDCCCX, p. 330—31).
Мейнеке и Арене, не признавая этих стихов подлинными, тем не менее поместили их в своих изданиях в подстрочных примечаниях, Виламовиц и Легран не привели их совсем. Несмотря на то, что мы придерживаемся текста Леграна, мы сочли нужным их привести, тем более, что с точки зрения композиции всего «Плача о Бионе» их помещение здесь весьма уместно: они описывают, как сами поэты более нового времени, хотя тоже в это время уже умершие, скорбят о смерти Биона; если эти стихи опустить, то имя Феокрита без всякого основания примыкает к перечислению городов, скорбящих о своих поэтах. Виламовиц почувствовал это и, на наш взгляд, произвольно изменил текст «έν Συρατ,οσίοισι» на «εΐ Συραχοσίοισι» ι τ. е. вместо «меж сиракузян Феокрит [грустит]» на «ты — для сиракузян Феокрит»; смысл сильно изменен и притом не логично: это можно было бы сказать, если бы Бион был сиракузянин, а Феокрит — уроженец другого города (т. е. «ты для сиракузян являешься тем же, чем Феокрит для. . .»); но Феокрит сам сиракузянин и он сокрушается о Бионе среди своих сограждан. Этому вполне естественно могут предшествовать жалобы Сикелида, Ликида, Филета; эти имена явно заимствованы из VII идиллии Феокрита, и после них стоит имя ее автора. То, что все эти поэты во II в. до н. э. уже умерли, для автора «Плача о Бионе», перечислившего уже всех богов, полубогов и т. д., конечно, не имеет значения. Таким же намеком на VII идиллию Феокрита является в ст. 112—113 упоминание о «поющих лягушках» (см. идиллию VII, ст. 41), однако этот стих не взят под сомнение.
Тартар — подземное царство мертвых; это название часто употребляется как синоним Гадеса, или Аида. В него нисходили и вышли обратно живыми лишь Алкид, т. е. Геракл (назван так по своему деду по матери, Алкею), Орфей и Одиссей (о последнем см. «Одиссея», XI).
Орфей после смерти Эвридики, горячо любимой им жены, отправился в царство мертвых и пел там так сладко, что Плутей, по просьбе Персефоны, отдал ему жену, предупредив, чтобы он до выхода из Аида не оглядывался на нее. Орфей не выдержал испытания и потерял Эвридику навсегда.