Но, видно, мало было ему того, что в отцовском доме он повидал, еще не такое с ним приключилось…
Нагрузил Бойко телегу, отправился в путь. Перед его глазами раскинулись горные кряжи, взбегавшие к темным вершинам Балкан. За горами разгоралась летняя заря, окрашивая в пурпур небо на востоке. Шумят на предгорьях буйные нивы; вьется над ними стая голубей. Крута дорога в гору, возчик спешит одолеть подъем, пока еще прохладно и слепни не тревожат буйволов. Идет он, подгоняя стрекалом то одного, то другого буйвола. Пофыркивая дымящимися ноздрями, они дружно тащат воз. На повороте Бойко снял повод с ярма и повел буйволов, но не успели тяжелые колеса прогрохотать через мост, как он остановился, остолбенев.
Над осыпью, посреди нивы старшего брата, стояла нагая женщина: руки сложены на груди, волосы распущены. Бойко глазам своим не поверил: он узнал в этой женщине родную сестру.
— Сестра! — крикнул он и словно пробудился от собственного крика.
Та встрепенулась, быстро сорвала два колоска. Не успел Бойко окликнуть ее еще раз, как она нагнулась, схватила свою одежду и скрылась за холмом.
…Колдовством решила перенести братнин урожай на свою ниву! В ушах Бойко вновь зазвучали голоса спорящих.
— Пусть их делают, что хотят! — пробормотал он и, махнув рукой, дернул за поводки.
День клонился к вечеру, когда он перевалил через горы, и его повеселевшим глазам открылась широкая равнина Ромыни. На полях, по пояс человеку, золотились спелые хлеба, тяжелые колосья клонились к земле. Не сегодня — завтра начнется жатва… Товарищи будто знали, что Бойко едет за ними, и ехали медленно. В полдень они дотащились до Тунджи, распрягли буйволов, — те тотчас же улеглись в лужи — и, передохнув, не спеша поехали дальше. Бойко не останавливался на обед, и под вечер, когда возчики остановились на ночлег и стали заворачивать возы, чтобы поставить их в кружок, он настиг обоз.
Товарищи встретили его радостными восклицаниями.
— Здорово же ты гнал!
— Успел-таки к ужину!.. — Они выпрягли буйволов и принялись собирать хворост для костра.
Последние пыльные лучи вечерней зари погасли за плешивыми вершинами Средна-Горы. Перед возчиками темнело поле, безмолвное и глухое: ни дымка — признака жилья, ни деревца вокруг. Лишь у дороги журчит река, да кое-где над ней склоняются ивы. Не успели возчики воротиться с охапками хвороста, как в небесах, словно рой светлячков, замерцали звезды и теплая летняя ночь опустилась на равнину.
Посреди стана взвился тонкий столб дыма. К нему, перешагивая через дышла поставленных в круг возов, потянулись люди — этот хворост для костра несет, тот сполоснутый горшок для бобовой похлебки, а кое-кто — и Бойко в том числе — пойманных в реке усачей и раков, чтобы испечь их на угольях. Затрещали сучья, все уселись вокруг костра, их колеблющиеся тени разбросало по грядкам и колесам телег.
— Вот костер, так костер! — Бойко вскочил и на радостях протянул руки к высоким языкам пламени.
— Бойко хлебом не корми, только дай ночевать в поле! — с улыбкой сказал возчик, который был за старшего, отодвигаясь от начинающего припекать костра.
— Так оно и есть! — сказал Бойко, стряхнув с себя груз свар и перебранок, заставивших его покинуть отчий дом. — Вся жизнь пройдет в дороге!
— Поживем — увидим…
— Не зарекайся, брат, как бы мы завтра не потеряли тебя в Стырмене… Тамошние девушки многим загорцам крылышки подрезали. Вот и ты, гляжу, стоит нам остановиться, норовишь податься на гулянки да на посиделки… Эта самая, как ее… Койна, что ли, обротает тебя, как пить дать, обротает…
— Это ты про какую Койну говоришь? — возчики переглянулись и наперебой стали подначивать парня. Так продолжалось весь вечер, пока не съели всю рыбу и не уплели бобовую похлебку.
Шутки и смех смолкли лишь после того, как сонные огоньки спрятались под подернутыми пеплом углями костра. Возчики один за другим стали располагаться на ночлег; Бойко тоже растянулся в сторонке под новой буркой. Ему не спалось, он долго прислушивался к стрекоту кузнечиков, оглашавшему поле.
«Как бы и впрямь не остаться в Стырмене, всякое бывает!» — подумал он с опаской, что, впрочем, не помешало ему предаваться заветным мечтам. Завтра к вечеру заиграет он на своей свирели и отправится на у посиделки видать ее. Какой у нее застенчивый взгляд из-под густых бровей, какая добрая улыбка трепещет на устах… А может и такое случиться, что они останутся наедине и выскажут словами все, о чем переговаривались взглядами…
Убаюканный мечтами, он не заметил, как уснул.
Однако на следующий вечер, когда мечта заветная стала былью, когда заглох в темноте смех соседских девушек и они с Койной остались одни в густой тени развесистых деревьев, Бойко, не говоря ни слова, опустил голову.