К обеду они погнали овец на нижние излучины, а она отговорившись тем, что, мол, дорога там тернистая и овцы теряют много шерсти, осталась одна.
Опустив длинные шеи, овцы сбились в кучу у водопоя; собака в сторонке зевает, потягивается, время от времени отмахиваясь от мух… «Вчера он полдничал под той вон дикой грушей», — думала пастушка, прислонясь плечом к тополю и подставляя лицо свежему ветерку, тянувшему от реки. Паводок сошел, Тунджа мелеет, словно устав от буйства, кое-где из-под воды показываются камни. Светлые струи бегут среди камней, и гладкая поверхность омута покрывается рябью. Словно стена, поднимается за рекой крутой берег, поросший кустами шиповника. За ними не видно ни души.
Овцы, усеявшие отмель, стояли, погрузив морды в воду, чуть выше жадно лакала воду собака. Пастушка потупила глаза и задумалась. Может, ему надоело ждать ее, и он угнал стадо за холмы. И чего это ее подружки все утро ходили за ней, как привязанные. Долго сидела она, не двигаясь с места. Вдруг с того берега раздался пронзительный свист, овцы испуганно шарахнулись в сторону, собака насторожила уши. Пастух откуда ни возьмись бегом спускался к реке.
— Господи, летит-то как! Того и гляди, через Тунджу перемахнет! — встрепенулась, словно молодой тополек, пастушка.
— Ягоды, земляника! — крикнул пастух, показывая ей лукошко. Но голос его заглох в дружном шуме речных потоков, что неслись между камнями, точно по желобам.
Пастушка протянула руку.
— Ишь, чего захотела! — пастух шутливо спрятал лукошко за спину, глаза его смеялись. — Я небось не для тебя их нарвал… — Не удержавшись, он залился смехом.
«Сейчас переправит!» — Пастушка подняла голову, и лицо ее вспыхнуло.
Парень подступил к берегу, повесил лукошко на крюк герлыги, протянул сколько мог руку и спустил подарок на воду. Пастушка от волнения прикусила губу. Пучок красных цветов шиповника колыхнулся над земляникой, течение подхватило лукошко и понесло. Омут пока оставался в стороне. Пастух принялся швырять в него камнями. Эх, кабы можно было до островка добраться; оттуда, изловчившись, он бы и на тот берег перебрался, чтобы собственноручно отдать гостинец!.. Но вот лукошко обогнуло островок, и быстрина снесла его в омут. Водоворот закружил его, один цветок упал в воду, и течение унесло его прочь.
Пастух поднял было камень, чтоб выбить лукошко из водоворота, как вдруг из-за бугра донеслась неистовая ругань сторожа: стадо зашло в хлеба. Спохватившись, он метнулся туда, прочь от берега. Не успела пастушка опомниться, как парень исчез за бугром.
Она ничего не понимала. Проводив парня недоумевающим взглядом, спустилась к воде, чтобы достать лукошко. Оно все продолжало кружиться посреди омута, цветы, свесившись, весело гляделись в воду. С отмели до лукошка было не дотянуться. Тогда пастушка перепрыгнула на высокий камень и, опустившись на колени, протянула к воде герлыгу. «Вчера он чуть было в этом омуте не утоп, как бы и мне не угодить в него», — подумала она. Кое-как дотянувшись герлыгой до лукошка, девушка подтянула его к себе.
До самого заката пастушка сидела в тени, под копной, и плела себе венок. Веточку за веточкой связывая травой да повиликой. Когда венок был готов, она надела его на голову и побежала к реке.
Пусть придет, полюбуется — разве не похожа она на русалку, появившуюся со дна!
Русалка тоже стояла бы вот так, прижавшись к тополю, верхушку которого озаряли последние лучи солнца. Длинные тени от копен и деревьев протянулись по полю, мерно застрекотали кузнечики. Начало смеркаться. Собака согнала разбежавшихся овец, они сбились в кучу, вытягивая длинные шеи. Одна подошла к пастушке и стала лизать ей руку.
Так и быть! Она запоздает к ужину, но его дождется. Он придет — непременно придет взглянуть, как она разубралась цветами… Чего доброго, и через реку перемахнет. Вчера же добрался до островка…
Пастух, догадываясь, что его ждут, заиграл на свирели. Призывные звуки огласили долину. Пастушка встрепенулась. Он увидел ее с вершины холма и, растолкав овец, кинулся вниз. Девушка вскочила на ноги и, всплеснув руками, закружилась в танце. Парень тут не утерпел, притопнул ногой и тоже пустился в пляс. Так они и плясали — она на этом берегу, он — на том.
Поле, окутанное майским сумраком, смолкло. Обе отары терпеливо ждали, когда их погонят домой. Тунджа, притаившаяся среди ивняка и скал, тоже утихла. Одна только свирель играла-заливалась, и под ее задорные звуки лихо плясали пастух и пастушка, позабыв, что пора по домам.