Заря занялась в небе, утренний ветерок промчался лесом, деревья тихо зашумели. А схватка все разгорается. Странник тычет рогами то вправо, то влево, хочет обмануть рогача. Вдруг увернулся, и старик чуть не вонзил рога в землю, но спохватился, почуял обман, вскочил на передние ноги, высвободил рога и прицелился в пах.
Самка стоит, затаив дыхание, смотрит, как гнутся упругие шеи, видит, как молодой лихач вот-вот поднимет на рога ее старика, с ним она много лет встречала ведреную весну и ненастную осень… Гнутся, ломаются передние ноги, заносятся из стороны в сторону поджарые зады, алая кровь сивого оленя блестит на траве, смешавшись с росой… Пусть. Оленухе не жаль странника, ничего, что она упивалась его ласками под развесистым дубом, убаюканная предутренним шумом леса.
Но вот чужак пригнул голову к земле, старый рогач зазевался, и нижняя губа отвисла вся в крови. Сердце оленухи зашлось. Враги расступились перед новой схваткой, с ненавистью глянули один на другого и ринулись на последний приступ.
Не успели они столкнуться рогами, как сивый олень вдруг отскочил в сторону и, изловчившись, вонзил рога старому в пах. Предсмертный стон огласил воздух и замер. Старый рогач от боли прикусил язык и, обливаясь кровью, рухнул в траву.
Сивый олень вскинул залитые кровью рога, бросил взгляд на поверженного врага, что лежал на самом берегу посветлевшего озерка. Бока у него ходили ходуном. Оленуха, вся дрожа, подошла к своему повелителю и стала лизать дымящуюся рану. Тот, учуяв ее ласку, приподнял отяжелевшую голову, глянул на свою подругу и тут же закатил помутневшие глаза.
Странник отошел в сторонку, оглянулся на самку и — с кровавой грудью, озаренной первыми лучами утренней зари — пустился в путь-дорогу, навстречу приволью, новым похождениям и битвам.
Где-то в утреннем лесу запел дрозд.
Перевод В. Поляновой.
ПЕСНЯ
Был конец мая. Деревенская страда еще не началась. Косари еще не вышли на луга. Там и сям из-за колеблемых ветром колосьев посматривает черными глазами мак. Аист, опустившись на межу, почесывает ногой свой красный клюв и сонно глядит на нивы, что наливаются и зреют в тишине. Крестьяне — турки и болгары — еще заняты домашней работой. Болгарин, пока досуг, спешит нарезать лозовых прутьев, обновить раздерганный плетень. Турок, тот не любит обременять себя заботами. Утром хорошенько почистит скребницей буйволов, задаст корму и весь день расхаживает по разбитому на склоне холма саду. Вырубит разросшийся вокруг сливового дерева терновник или привьет, достав из-за кушака, черенок, — и то слава аллаху. Больше он ни за что не возьмется. А чуть с поля повеет вечерний ветерок, он уже садится ужинать, после чего заматерелые собственники, мусульмане, накинув расшитые куртки, запирают на засов ворота, оставляют жену и детей дома, а сами медленными шагами направляются к реке. Хозяин кофейни уже разостлал на лужайке возле зарослей ивняка циновку, и посетители, расположившись на ней, неторопливо попивают кофе. В это время их жены, воспользовавшись калитками, соединяющими смежные дворы, точат лясы у какой-нибудь соседки.
Самый просторный двор во всей турецкой слободке принадлежит Рахман-бею. Давно в нем не слышно веселья. Привольная жизнь ушла в прошлое, но среди общего разорения все еще живет память о былой славе и богатстве старика. Превращена в амбар большая пристройка, в которой некогда находил себе приют любой странник; перед пристройкой — мраморный водоем-хауз, над которым устремлялась в небо фонтанная струя; фруктовые деревья, живой стеной окружающие двор, как в старые годы, ломятся под тяжестью плодов, которыми пользуются все соседи, благословляя щедрость хозяина. Прежде, в дни байрама или когда Рахман-бей принимал знатных гостей, во дворе ухали турецкие барабаны, звучали песни, сыновья его палили на галерее из пистолетов, до самой реки и за нею, в болгарской слободке, было слышно, как веселятся богачи. Жизнь — колесо. Завертелось — и Рахман-бей очутился внизу, а заречные, внуки его батраков, наверх поднялись. Закрылись его ворота для гостей, власть и богатство позабылись, даже собственные сыновья покинули его. Не захотели они склонить головы перед чужим законом и ныне скитаются по Анатолии, ища удачи. Милостив аллах, обо всех заботится, и каким бы испытаниям ни подвергал правоверных, Рахман-бей не роптал против его всевышней воли. Оставшись на старости лет с единственной дочерью, он и жена его терпеливо доживают свой век, а глядя на них, легче примиряются с судьбой соседи.