— О; дай мнѣ одну изъ этихъ пташекъ, чтобы она летала среди моихъ растеній и жила бы на нихъ, какъ на этомъ деревѣ! — взмолился я.
— У тебя ихъ будутъ сотни, которыя станутъ любить тебя, цѣловать въ уста и клевать у тебя изо рта; а со временемъ я тебѣ дамъ садъ, въ которомъ будетъ расти вотъ такое же дерево и всѣ птицы небесныя полюбятъ тебя. Но для этого ты долженъ повиноваться моимъ приказаніямъ. А теперь заговори съ Каменбакой и вели ему войти въ капище.
— Входи — сказалъ я — пусть войдетъ Каменбака.
Онъ вошелъ и остановился у входа во внутреннюю пещеру. Въ то-же мгновеніе дерево исчезло, и я увидѣлъ передъ собою мрачное видѣніе съ его хищнымъ взглядомъ и развѣвающейся сверкающей одеждой; глаза его были устремлены на жреца.
— Передай ему, — медленно заговорило оно, что его завѣтное желаніе сбудется; онъ хочетъ любви и получитъ ее. Вокругъ себя, въ храмѣ, онъ видитъ лишь холодныя лица и чувствуетъ, что сердца жрецовъ охладѣли къ нему; а ему хотѣлось бы видѣть ихъ у своихъ ногъ, поклоняющимися ему, ползающими на колѣняхъ, на все согласными рабами. Такъ оно теперь и будетъ, ибо, отнынѣ, онъ возьметъ на себя обязанность, лежавшую до сихъ поръ на мнѣ, заботу объ удовлетвореніи ихъ похотей, а они, взамѣнъ этого, поставятъ его на пьедесталъ, выше котораго буду лишь я одна. Достаточно-ли высока награда.
Эти послѣднія слова были произнесены ею тономъ глубочайшаго пренебреженія, и на ея страшномъ лицѣ я прочелъ презрѣніе къ ничтожнымъ, узкимъ предѣламъ его честолюбія; но въ моей передачѣ всякая язвительность пропала изъ ея рѣчи. Каменбака склонилъ голову, и лицо его загорѣлось огнемъ какого-то страннаго упоенія.
— Да! — отвѣтилъ онъ.
— Такъ произнеси же роковыя слова!
Лицо его мгновенно исказилось выраженіемъ смертельной тоски; онъ упалъ на колѣни и, поднявъ высоко надъ головой вытянутыя руки, проговорилъ:
— Отнынѣ я никого не люблю, хотя самъ буду любимъ всѣми! — Созданіе тьмы устремилось къ нему и коснулось рукой его головы, говоря: — Ты — мой!
Она отвернулась отъ него; на лицѣ ея стояла усмѣшка, мрачная и холодная, какъ сѣверный морозъ. Мнѣ показалось, что по отношенію къ Каменбакѣ она была наставницей и руководительницей, тогда какъ съ Агмахдомъ она обращалась, скорѣе, какъ царица съ главнымъ любимцемъ, какъ съ могущественнымъ человѣкомъ, котораго она и цѣнила и боялась.
— А теперь, дитя, — обратилась она ко мнѣ: — тебѣ предстоитъ дѣло. Въ этой книгѣ — завѣтныя желанія, самыя сердца жрецовъ, которыхъ я предназначила себѣ въ рабы. Возьми ее въ руки и унеси съ собой. Рано утромъ, какъ только проснешься, Каменбака придетъ къ тебѣ, и ты прочтешь ему первую страницу въ ней. Справившись съ первой задачей, онъ снова появится у тебя рано по утру, чтобы ты прочиталъ ему вторую страницу, и такъ далѣе, пока не будетъ прочтена вся книга. Передай ему мои слова, и пусть онъ никогда не отчаивается при видѣ затрудненій, ибо по мѣрѣ того, какъ онъ будетъ преодолѣвать ихъ, его власть все будетъ расти, а когда все будетъ исполнено, онъ станетъ выше всѣхъ… А теперь тебѣ нуженъ отдыхъ: ты утомился, и я не хочу, чтобы жрецы причиняли тебѣ вредъ, такъ какъ ты долженъ вырасти сильнымъ, мощнымъ, достойнымъ моей милости.
Я повторилъ ея слова жрецу, стоявшему у входа, скрестивши на груди руки и такъ низко опустивъ голову, что я не могъ видѣть его лица. Когда я кончилъ, онъ поднялъ ее и произнесъ:
— Повинуюсь! — Лицо его еще носило слѣды того страннаго огня, который я видѣлъ на немъ передъ тѣмъ.
— Вели ему удалиться и послать сюда Агмахда, — приказала она. Выслушавши эти слова, онъ спокойно вышелъ вонъ; его движенія ясно свидѣтельствовали о томъ, что онъ ничего, кромѣ тьмы, здѣсь не видалъ. Минуту спустя, Агмахдъ стоялъ ужъ у входа. Женщина приблизилась къ нему и опустила руку на его лобъ; при этомъ прикосновеніи Агмахдъ улыбнулся, а я увидѣлъ на головѣ его вѣнецъ.
— Онъ будетъ твоимъ, — проговорила она. — Передай Агмахду, что на землѣ есть только одинъ вѣнецъ выше этого, но того онъ и самъ не захотѣлъ бы носить. Ну, теперь крѣпко обхвати книгу руками и вели ему взять тебя на руки и отнести на твое ложе.
Пока я повторялъ ея слова, она подошла ко мнѣ и коснулась моего чела; охваченный глубокой, сладкой истомой, я успѣлъ только подумать, что слова, вѣроятно, замираютъ на моихъ устахъ, но повторить ихъ я ужъ не былъ въ состояніи: все исчезло передо мною, и я заснулъ.