Однажды я лежалъ у себя въ комнатѣ; моя подруга тихо напѣвала чудныя пѣсни, положивъ голову на мою руку, какъ вдругъ пѣснь замерла у нея на устахъ, и сама она, вся блѣдная, притихла. Среди внезапно наступившей тишины, я разслышалъ негромкій шумъ отъ медленно поднимавшихся по лѣстницѣ вкрадчивыхъ шаговъ, еще мгновеніе и дверь распахнулась: высшій жрецъ Агмахдъ, какъ вкопанный, остановился у входа въ покой. Въ теченіе одной минуты онъ въ упоръ глядѣлъ на меня своими грозными, съ холоднымъ блескомъ драгоцѣнныхъ камней, очами; затѣмъ на его устахъ появилась улыбка, при видѣ которой я весь затрепеталъ, охваченный страхомъ, и онъ произнесъ: — пойдемъ!
Я безъ малѣйшаго колебанія всталъ, зная хорошо, что долженъ повиноваться, и пошелъ къ нему, не оглядываясь. Вдругъ мнѣ послышалось сдержанное рыданіе, и я уловилъ звукъ, произведенный какимъ-то быстрымъ движеніемъ. Я обернулся: красавица исчезла. Куда? Можетъ быть, при этомъ неожиданномъ появленіи она укрылась въ свою комнату? Но я уже не могъ ни убѣдиться въ этомъ, ни утѣшить ее, такъ какъ идти за жрецомъ представлялось мнѣ роковой необходимостью: сегодня яснѣе, чѣмъ когда-либо я чувствовалъ въ немъ своего господина. Дойдя до двери, я вдругъ замѣтилъ лежавшую поперекъ порога змѣю, которая при моемъ приближеніи вытянула голову; я отскочилъ назадъ съ крикомъ отвращенія и страха. Агмахдъ усмѣхнулся.
— Не бойся — насмѣшливо произнесъ онъ, — это любимица твоей Царицы, и она ужъ, конечно, не причинитъ вреда избранному служителю ея. Пойдемъ!
При этомъ вторичномъ приказаніи, я почувствовалъ, что волей-неволей долженъ слѣдовать за нимъ; устремивъ глаза въ противоположную сторону, я прошелъ мимо змѣи, которая злобно зашипѣла, и пошелъ вслѣдъ за Агмахдомъ черезъ садъ и лежавшіе за ними луга, къ чернѣвшей рѣкѣ. Вечеръ ужъ наступилъ, и на небѣ ярко горѣли звѣзды, а на берегу священной рѣки группами сидѣли дѣвушки, очи которыхъ въ блескѣ не уступали звѣздамъ; на этотъ разъ, вопреки своему обыкновенію, онѣ не пѣли пѣсенъ. На рѣкѣ тихо покачивалась лодка съ сидѣвшими въ ней двумя гребцами, въ которыхъ я узналъ молодыхъ жрецовъ, приходившихъ тогда со мной въ городъ; они сидѣли съ опущенными глазами, которыхъ не подняли даже при моемъ приближеніи. Проходя мимо дѣвушекъ, я понялъ, что въ обоихъ послушникахъ онѣ кризнали старыхъ знакомыхъ и веселыхъ сотоварищей, и онѣмѣли отъ удивленія, увидѣвъ ихъ въ такомъ одѣяніи, наблюдая съ любопыствомъ ихъ измѣнившіяся манеры.
Агмахдъ сѣлъ въ лодку, я послѣдовалъ за нимъ, послушники налегли на весла, и мы медленно направились къ храму, изъ котораго, какъ я зналъ, хотя и никогда самъ не видалъ его — былъ выходъ на рѣку. Тутъ я припомнилъ, что слышалъ, когда былъ съ матерью въ городѣ, будто раньше часто пользовались этимъ входомъ, но что за послѣднее время онъ открывался лишь при особенныхъ торжествахъ, такъ что я нѣсколько изумился, видя, что мы направлялись къ нему. Мое удивленіе возросло, когда я замѣтилъ, что принадлежавшая храму часть рѣки кишѣла убранными цвѣтами лодками, въ которыхъ сидѣли, опустивши глаза, жрецы въ бѣлыхъ одеждахъ. Скоро я понялъ, что наступилъ большой праздникь.
Этотъ храмъ! Мнѣ казалось что столѣтіе протекло сь тѣхъ поръ, какъ я жилъ въ немъ, да и самъ Агмахдъ казался мнѣ страннымъ и совсѣмъ чуждымъ. Ужъ не сталъ-ли я гораздо старше самъ? Я не могъ бы отвѣтить на этотъ вопросъ: ни зеркало не было подъ рукой, чтобы взглянуть мнѣ на себя, ни друга я не встрѣчалъ, котораго могъ бы спросить объ этомъ. Одно мнѣ было ясно: въ сравненіи съ юношей, который бѣжалъ тогда изъ садовъ храма, гонимый жаждой приключеній, я теперь былъ мужчиной; но, вмѣстѣ съ тѣмъ, я съ горечью сознавалъ, что перешелъ въ зрѣлый возрастъ не въ славѣ расцвѣта духовныхъ и умственныхъ силъ, а въ позорѣ нравственнаго паденія и тяжкаго рабства. И при вступленіи въ храмъ меня охватило чувство глубокой, безпросвѣтной тоски…